Дмитрий Александрович дошел до братской могилы. В окружении вековых лип и могучих каштанов высился монумент: скорбные и мужественные бронзовые матрос и солдат стояли в вечном карауле перед могилой, начинавшейся от гранитного пьедестала. Летом обширное надгробие было сплошным цветником. Сейчас его укрывал пухлый и бугристый слой снега. Кое-где виднелась зеленая хвоя, из-под лап хвои проглядывали бумажные цветы — это были венки, возложенные на братскую могилу в недавно минувший День годовщины Советской Армии и Флота. От могилы веяло покоем зимнего леса.
«А там, в большой стране, живут близкие, родные им люди, — подумал Дмитрий Александрович, останавливаясь у могилы. — А они вот, погибшие герои, ушли, оставив на земле то свое светлое и большое, что будет вечным в жизни всего человечества…» И вспомнилась скромная матросская могила в далеком степном городке и рассказ Артема о подвиге балтийского матроса.
XXIX
В конце марта Александру Николаевичу было разрешено выходить на улицу. Первое ясное утро больной встретил как праздник и даже побриться решил самостоятельно. Он долго рассматривал в зеркале свое как будто пополневшее и порозовевшее после бритья лицо. Ему казалось, что он уже чувствует себя лучше, даже гораздо лучше, чем до болезни, и что «машинка» расхлябалась не столь уж серьезно.
Варвара Константиновна проводила мужа и вынесла на крыльцо стул.
— Тут и сиди, а наземь сходить не смей, — приказала она. — Домой пойдешь, стул нести не вздумай. — Скрестив голые руки под накинутым на плечи пуховым платком, она осталась подле мужа: ей и самой было приятно постоять на солнечном пригреве.
Александр Николаевич огляделся. Далекие горы были еще сахарно-белыми, а тротуары поселка покрывала жидкая, парившая на солнце грязь. От шоссе временами доносился рев дизельных самосвалов. Самосвалы, груженные бетоном и кирпичом, пробегали за домами поселка и, как жучки, выползали вверх по широкой улице заовражного городка.
— А жизнь, она, знай, идет вперед. Гляди-ка, новый поселок городом становится, к нашим садам вплотную подбирается. И еще стройка идет: кранов-то сколько маячит!
Из-за угла высыпала гурьба детишек в мокрых по колено фланелевых шароварах и обрызганных грязью пальтишках. Детвора мигом попряталась в подъездах, а за углом простуженный голосок прокричал: «…кто за мной стоит, тот горит!.. Раз, два, три, четыре, пять, я иду искать». Мальчуган в расстегнутом пальтишке вышел из-за угла. Шмыгая носом и настороженно озираясь, он прокрался в дальний подъезд. Глаза у мальчишки были острые и цепкие.
«Чей же это такой соколенок сопливый? — заинтересовался Александр Николаевич, стараясь вспомнить знакомых детей. — Наверно, Соколова, того вдового, что недавно переехал. Ишь, как разыгрался, прижился уже на новом месте… А ведь и в самом деле Соколенок».
Из другого дома вышла молодая женщина в пестром длинном халате, жена рабочего Демьянко. Скособочась, она несла, уперев в бедро, таз с грудой стираного белья. Поставив таз, женщина развернула мокрую простыню, хлопнула ею, расправляя в воздухе, и набросила на веревку; голубоватое полотнище заструилось на ветерке. И вдруг Александру Николаевичу показалось, что все, все видимое глазу: не только голенькие деревца, посаженные вдоль тротуаров, а даже серые однообразные дома — какое-то трепетно-радостное.
— Солнце с ветерком играют, что ли, и оттого все будто шевелится? — сказал он Варваре Константиновне.
— А не голова у тебя закружилась от воздуха?
— Нет, голова у меня сейчас ясная. И сам я весь окреп. А весна еще больше бодрит. — Александр Николаевич виновато улыбнулся. — Я, Варя, тебе должен секрет открыть.
— Ну-ка?
— Было такое, что я со старшими сыновьями завещательный разговор имел. Распоряжения им сделал, чтобы выполнили, как меня на свете не станет. — Александр Николаевич покачал головой. — Дмитрию велел даже поминки на флоте по мне справить. В какую панику ударился, — он снова, но уже с тревогой посмотрел жене в лицо и вдруг спросил о том, о чем еще не спрашивал: — Как там доктора насчет моей судьбы определяют? Как мне жить дальше?..