И все же, как ни покорен был в тот день своей судьбе Александр Николаевич, ему очень не хотелось встретиться в последний раз с Гудилиным. Пугало, что душевное равновесие нарушится, но не зайти к начальнику цеха он не мог. «А, черт с ним… Ежели снахальничает, я ему тоже отбрею на память. Что мне с ним, детей крестить, в самом деле», — решил старик, входя в цеховую конторку.
Гудилин занимался переписыванием из толстого учебника в общую тетрадь длинных математических формул. Это было его обычным занятием в предобеденные часы; как говорили рабочие, он «работал над собой», или, попросту, выполнял учебные задания заочного политехнического института.
— Ну, что еще? — почувствовав, что перед его столом стоит человек, и не отрываясь от своего занятия, спросил Гудилин.
— Да ничего особенного, — ответил Александр Николаевич, протягивая начальству обходной листок.
— А… — Гудилин искоса посмотрел на бумажку, сделал на ней росчерк и, все так же не поднимая глаз, подсунул Александру Николаевичу листок.
Не попрощавшись, Александр Николаевич вышел. «Ну, вот и обошлось. Эх, студент-начальник, и чему только ты учишься?»
В проходе меж станками его нагнал парторг цеха Егор Федорович; он взял старика под руку, и так они молча вышли из грохочущего цеха.
— С учета еще не снимался? — спросил парторг, как только стало потише. — Тогда провожу. Да и поговорим. — Он помог Александру Николаевичу подняться на второй этаж.
У секретаря парткома были какие-то важные посетители, и работница из партучета не сразу снесла ему на подпись открепительный талон; пришлось обождать на диванчике.
— Куда же думаешь, дядя Саша, на учет встать? — спросил Егор Федорович.
— А куда к дому поближе. По-стариковски.
— Да, жизнь идет. — Егор Федорович сделал значительное лицо. — Это что же, мы с тобой десять лет в одном цеху?.. Сильный ты раньше был работник, а теперь какие слова говоришь: по-стариковски. — Егор Федорович изменил тон на какой-то виноватый и заговорил о том, что Александр Николаевич может спокойно уходить на отдых после долголетней вахты, которую он честно выстоял на трудовом посту, о том, что старый рабочий уходит с завода после Двадцатого съезда, когда открываются новые перспективы в строительстве коммунизма, и что в пройденном всей страной пути побед останется и труд Александра Николаевича.
— Не долго и тебе ждать. Лет десять, как в цех ты к нам пришел?
— Через месяц ровно десять будет.
— Это уже юбилей. Вот и вспомни, какой ты, Егор Кустов, сам был. Бравый балтиец, боевой разведчик морской пехоты. Помнишь, говорил мне, что наши жизни должны быть похожи?
— А как же? Видишь, ты уходишь, а я на твое место наладчиком.
— Вот-вот, так же и прошагаешь. Только вот лысеешь ты — не с меня пример берешь — и жирком обрастаешь.
— Ничего не могу поделать, — Егор Федорович похлопал себя по залысевшему темени. — Возраст.
— И я говорю, возраст. Уж и не вспомню, когда это тебя на заводе перестали Жорой-футболистом звать. Наверно, как в партбюро выбрали? — Тут дверь в кабинет секретаря парткома открылась, и мимо прошли инженеры из конструкторского бюро.
— Ну, иди, дядя Саша, — сказал Егор Федорович и пожал старику руку.
Когда, наконец, сдав вахтеру пропуск, Александр Николаевич вышел из проходной, в ворота завода по асфальту скользнул черно-лаковый автомобиль. Рядом с шофером сидел директор. «И у тебя, товарищ большой начальник, продолжаются твои серьезные дела и не скоро окончатся. А я вот уже ушел от своих дел. А ты и не знаешь, что это именно я вот сейчас ухожу с завода насовсем… А если бы ты и знал, так что же?» — подумал Александр Николаевич, направляясь к своему дому.
К вечеру собралась вся семья, поужинали, и каждый занялся своим вечерним делом. Марина стала читать детям книжку, и Александр Николаевич подсел к ним на диван послушать. Но неожиданно пришла Мотя Корчагина. Поздоровавшись, возбужденно заговорила:
— Александр Николаевич, миленький, простите нас. Как же нехорошо тебя проводили с завода. Это мы исправим. Я уже крепко поговорила с кем надо.
— Э, полно-ка, Матрена, это все не важно. Ведь не праздник же. — Александр Николаевич вдруг почувствовал, что наконец-то у него невыносимо защемило на душе. — Не праздник, — повторил он совсем тихо.
— Позвольте это нам знать! — упрямо и загадочно сказала Мотя и ушла.