— Сестренка спит, что ли?
— Не, тоже гуляет. А чего… завтра в школу не идти.
— Шел бы ты домой, Володя, сестренку обиходил бы. А то бабью ругань слушаешь. — Александр Николаевич покачал головой. — Не наше мужское это дело.
V
Варвара Константиновна кормила Танечку манной кашей. Алешка только, видать, прибежал с улицы и, глядя на бабушку умоляющими глазами, щелкал себя по зубам ногтями.
— Слушай, Варюша, — заговорил Александр Николаевич, входя в кухню. — Первый раз в жизни старым хрычом меня назвали.
— Кто же так наклеветал на тебя?
— Одна дама… приятная во всех отношениях. А где же наши молодицы?
— В кино на Крекинг укатили… Иди-ка, Саша, в залу, туда ужинать подам… Алешка, не дурачься, сам себе накладывай и ешь. Да за девчонкой присмотри, чтобы тарелка у нее чистая была. — Варвара Константиновна пошла вслед за мужем.
— Вот что скажу тебе, отец. — Она сняла со стола наглаженную скатерть. — Чтобы ты плохо не подумал: у нас с Сергеем Соколовым был серьезный разговор насчет Марины. — Варвара Константиновна повесила скатерть на спинку стула и взглянула мужу в глаза. — Полюбилась ему наша Марина.
— А я — глупый? Не вижу!..
— Ты не пыли. Говорила я с Мариной. Вот как она на это смотрит: «Не могу я, — сказала, — сразу жизнь свою изменить, из родного дома запросто уйти, да и Сергея не знаю».
— Сразу не может… А не сразу может? Сергея не знает?! Мужика все люди знают. Давай-ка ужинать. Вовсе не то болтаете! — буркнул он и подумал: «И дома прения продолжаются. Ишь ты, из дома не может запросто уйти. Стало быть, сердцем-то к Соколову тянется, да пока совесть не пускает. И все же уйдет. И с Алешкой».
— Не то болтаете, — повторил Александр Николаевич, когда жена поставила перед ним тарелку с манной кашей и плавающим кусочком желтого масла. — Вы о деле подумайте. Трудно мужику с детьми. Сама, а то и Марину пошли, пригляните за его хозяйством, за детишками, значит. Эвон до какой поры по улице они шастают.
— То-то и оно, — согласилась Варвара Константиновна, глядя, как Александр Николаевич размешивает кашу. Ей нужно было продолжить разговор, да она боялась рассердить мужа.
В это время в комнату ворвалась Танечка.
— Дедуля! — Девочка подбежала к Александру Николаевичу, просунулась под его руки и легла спиной к нему на колени. — Мы тебя будем звать дедушка Сандрик.
— Гм… Одна тетя меня только что старым хрычом обозвала, а вы каким-то Сандриком. Это обидное?
— Нет, дедуля! Ты Александр. Если ласково — Александрик, а короче — Сандрик. Это Алешка придумал.
— Если в таком смысле, я не возражаю. — Александр Николаевич поднял Танечку и посадил на колено, обняв за грудку. И вдруг он почувствовал, как под ладонью стучит ее сердечко. В нем как будто что-то отмякло. — Вот о чьем счастье заботиться надо, — сказал он Варваре Константиновне. — А не умеем, ой как не умеем мы еще детство оберегать. Как будто свое детство забыли. Вот собрать бы всех, кто дореволюционное помнит да гражданскую. Да и объяснить, какие у нас теперь условия детей растить. Вот, к примеру, про себя рассказал бы…
— Ешь. Остынет.
— Нет, дедуля, — встрепенулась Танечка. — Расскажи. Ну, дедушка Сандрик.
— А поймешь?.. Ну, слушай: знаешь, какая у меня самая яркая картина из детства сохранилась?.. Представь себе подвал…
— Как у нас в доме?
— Вот-вот. Какие-то тетеньки, детишки и в том числе я с матерью и бабушкой. Притаились, страхом мучимся, а на улице пулеметная да орудийная пальба. Бой, значит, на Пресне тогда шел. Рабочие с буржуями сражались. Революция первая. Отца моего убили у Горбатого моста. Как схоронили его, мы и не видели. Пожары тогда багровые полыхали. Это царские слуги наши жилища палили… Потом многие дети кормильцев, отцов своих, значит, лишились: кого казнили, кого в каторгу. А дальше?.. Мать моя еле вырастила меня, да только от чахотки на Прохоровской мануфактуре сгибла…
Танечка смотрела на деда безмятежными глазами.
— Не можешь ты мое детство представить, внучка? — старик поставил девочку на пол.
— Деденька, а расскажи мне про мое детство, — сказала она.
— Ух ты, пичуга! — умилилась Варвара Константиновна. — Да ты еще и детства-то не нажила.
— Поди-ка ты, Татьяна, к Алешке, и пусть он мне приготовит бумаги и чернила с ручкой, пока я тут с кашей расправлюсь, — Александр Николаевич ласковым шлепком проводил Танечку. — Я ей покажу старого хрыча! — Александр Николаевич погрозил кому-то ложкой и принялся за еду. — В газету вот ее.
— Да кто же эта обидчица?