На пути попалась мочажина. Зинаида Федоровна остановилась и вдруг увидела на своем пальто кровь: это была кровь матери двоих детей, убитой в вагоне. И опять, как в кошмаре, она нарвала травы и почистилась, а потом, обходя болотце, вскарабкалась на насыпь к паровозу со взорванным котлом. Тут она увидела двух мертвецов в замасленной одежде; лица их были накрыты мокрыми фуражками. На краю насыпи сидел парень, голый по пояс, обваренный паром. Он воймя завывал. Рослая девица в гимнастерке уговаривала парня крепиться и разрывала на бинты чью-то рубаху. Были тут и еще люди, они тихо говорили и курили. Зинаида Федоровна услыхала, что впереди, совсем недалеко, станция и туда можно запросто добраться пешком. И она пошла туда, понимая, что оставляет сына.
Но, шагая по шпалам и спотыкаясь, она убеждала себя, что убегает лишь от мертвых, от раненых, от простреленных вагонов и разбитого паровоза, что эшелону беженцев окажут помощь, его подтянут к станции, и она встретит его, но она хоть немного, хоть на несколько часов освободится от кошмара.
В числе первых оставивших поезд беженцев она добралась до станции. Входной семафор валялся близ воронки от мощной фугаски; другая фугаска угодила в то место, где должна была быть первая стрелка; развороченный путь никто не чинил; в окнах станционного здания не уцелело ни одного стекла, лишь в одной комнате при свете «летучей мыши» толпились люди, окружившие телеграфный аппарат. И тут не было спасения от войны, и отсюда надо было бежать. Откуда-то стало известно, что отправлялся состав со станками и машинами, вывезенными из Ленинграда. Беженцы бросились к этому поезду, и вместе со всеми и Зинаида Федоровна. Взобравшись на платформу, она юркнула под брезент. Кто-то ехавший тут до нее бросил охапку соломы, она упала на солому и затаилась. Состав вскоре тронулся. И тут она попыталась отдать себе отчет в сделанном: она поняла, что она сделала, но на раздумья и тем более на какие-либо действия у нее уже не было ни физических, ни моральных сил. Скорчившись на соломе и пригревшись, она уснула.
Проснулась Зинаида Федоровна, едва забрезжил рассвет. «Сойду на первой же станции, — решила она, — дождусь». Но эшелон почему-то надолго останавливался среди леса, а станции пролетал, даже не сбавляя скорости. Под вечер он остановился на безымянном разъезде и стоял всю ночь. А утром мимо него промчался эшелон, в котором ехали Саша и та славная девушка.
Как, где искать ей сына, Зинаида Федоровна не могла придумать. Да и не очень-то думала. Она почувствовала себя свободной от своего ребенка, рожденного ею в лихую годину.
Девушка-крепыш ей представлялась неунывающей и неутомимо деятельной, как птица; если этой девушке и Саше не суждено сегодня-завтра погибнуть в пути, то они скоро будут где-то под Вологдой в тепле и сытости, а Зинаиде Федоровне предстояло ехать и ехать…
И ехала она долго, страдая от холода и голода. Дорожные невзгоды быстро потушили в ней так и не разгоревшуюся искорку материнства.
Уже в глубоком тылу, работая в госпитале, Зинаида Федоровна даже среди жестоко искалеченных войной людей не встречала таких, кто бы не верил в победу над беспощадным и сильным врагом. Вскоре стало известно о разгроме фашистских войск под Москвой. Тут уж и Зинаида Федоровна увидела, что возможно возвращение былой жизни, что Дмитрию Александровичу тоже возможно остаться живым. А раз так, то и встреча с ним неизбежна; он найдет жену хотя бы через ее отца и мать.
Вскоре она получила письмо из Владивостока: родители спрашивали, почему она не пишет мужу. Вот тогда-то и сообщила она Дмитрию о мнимой смерти Саши. Поступить так было проще всего. Слишком жестокой оказалась бы для Дмитрия правда и совсем ненужной. Позже она поняла, что совершила почти преступление. Но поняла с холодным сердцем и сознательно отказалась от розысков сына; правда для нее стала страшнее ее мрачной тайны, ведомой только ей.