Вечером к нему пришел Селяничев.
— Товарищ капитан первого ранга, — заговорил он с несвойственной для него жесткостью. — Заранее прошу простить меня, — он сел напротив Дмитрия Александровича. — Возможно, я причиню вам боль. Но поступить иначе не могу.
— Ну, ну, что такое?
Селяничев достал из внутреннего кармана своего кителя завернутую в целлофан почтовую открытку.
— Вы не узнаете этот почерк?
Дмитрий Александрович быстро прочел: «Зовут Александром, рожден 7 мая сорок первого года…» — Да, да, это почерк жены. Но я ничего не понимаю. Хотя… хотя… — Дмитрий Александрович выдвинул ящик стола и достал папку, в которой хранил личные документы и кое-что из своего интимного архива. Он быстро нашел такую же старую открытку с видом на стрелку Васильевского острова. — Да, да… я купил эти открытки ей в дорогу в первом попавшемся киоске… Десяток одинаковых открыток. Других, помнится, не было… И вот она на такой же писала мне. О смерти сына писала.
Дмитрий Александрович пододвинул Селяничеву обе открытки, и тот увидел, что почерк, круглый и нервически торопливый, был один и тот же.
— Да, оба текста написаны одной рукой, — сказал Селяничев опять жестко. — Но ваш сын не умер, он жив.
— Что-о? — Дмитрий Александрович впился взглядом в глаза Селяничева. И вдруг закричал: — Говорите же!
Селяничев спокойно выдержал паузу.
— Несколько дней назад ваша супруга сдавала деньги в сберкассу и там была опознана одной из служащих. Дело в том, что та служащая, тогда, в сорок первом году, еще молодая девушка, ехала вместе с вашей женой в эвакуацию. Во время налета фашистских штурмовиков на эшелон беженцев ваша супруга оставила на руках девушки грудного ребенка, а сама скрылась. Опознав несколько дней назад вашу жену в лицо, служащая сличила почерк на открытке и на приходном ордере. Кроме того, сотрудница сберкассы утверждает, что ваша жена тоже узнала ее и панически бежала. Матрос Кисель на праздниках был у знакомой девушки, которая живет в одной квартире с той женщиной из сберкассы. Ваша фамилия и должность, товарищ капитан первого ранга, известна на флоте и на берегу. Киселя попросили передать вам тайно, что вас хотят видеть по касающемуся вас неприятному делу.
— Скажите, — наконец поняв все и суровея, остановил Селяничева Дмитрий Александрович. — Открытка была вчера вечером у Киселя во время беседы?
— Нет, она была у меня. Киселю ее не отдавали, его лишь просили передать вам то, что я сказал. Но матрос не решился идти прямо к вам. Он заподозрил какую-то провокацию и передал это тайное поручение мне.
— И вы?..
— Я был у той женщины, мне предъявили открытку, и я видел вашего сына Сашу. Вчера вечером.
— Значит, вы вчера были не в кино?
— Точно так.
— Я вам, Аркадий Кириллович, не имею права не верить…
— И не можете заставить себя поверить? Нас сегодня ждут. Вы должны там быть, но пока не как отец. Уже пора идти. — Селяничев встал, как бы ожидая приказания.
— Да, надо идти… — Дмитрий Александрович повременил немного, беря себя в руки. Вызвал Платонова, сказал ему, что по семейным обстоятельствам уходит с корабля и вернется, возможно, лишь утром.
Через полчаса он вместе с Селяничевым вошел в большой, стоявший в удаленной от центра городка улочке коттедж и постучал в дверь одной из комнат первого этажа.
Комната была только-только на двоих. Меж двух железных коек стоял простой стол, за которым сидели пожилая женщина и мальчик. Дмитрий Александрович едва не потерял самообладания. Он сразу узнал в мальчике своего сына, узнал Поройкова. Саша оторвался от тетрадки и взглянул на вошедших, поздоровался и снова склонился над столом.
— Пожалуйте, пожалуйте, — заговорила, поднимаясь, женщина и, заслоняя собой мальчика от гостей, шагнула им навстречу. — Где же мне вас посадить… Саша, принеси с кухни хоть табуретку.
Мальчик молча, большими шагами вышел, а женщина подошла к двери, и Дмитрий Александрович со страхом и радостью догадался, что свидание его с сыном на этом, пожалуй, и окончилось. Так и получилось: женщина приняла от Саши табуретку и, не впуская его в комнату, сказала:
— Уж ты извини меня, Санек, да ведь все равно, пока вот по делу с людьми будем говорить, не до уроков тебе будет, сбегай в магазин. Хлеба у нас, оказывается, нет. Купи хоть плюшек на утро. — Она сняла с гвоздя кепку и плащ. — На-ка.
— Вот именно, мамка, что бежать придется, — весело отозвался Саша. — Того и гляди уж закроется магазин-то. В следующий раз не бери на себя хлебные дела.