Сознательно относилась Марина и к своей работе на производстве. Разве мало было таких же работников, годами занятых однообразным трудом на одних и тех же станках и машинах? Хотя бы тетя Нюша — вместе из Москвы приехали — сколько лет уж, как на электрокаре по заводу разъезжает, а только и перерыв у нее, когда детей рожает да двухнедельные отпуска раз в году…
Результаты своего труда Марина видела не только в трех-четырех сотнях рублей, которые она получала дважды в месяц, а и в общем улучшении народной жизни. Уж Марина-то знала, что такое продовольственные карточки и очереди даже за хлебом для обремененной семьей женщины.
Был у Марины и свой взгляд на будущее. И прежде всего ее святое и заветное будущее было в Алешке. Это она ему своим скромным трудом готовила вместе со всеми новую, уже совсем хорошую жизнь, твердо веря в нее.
В тот вечер в саду, когда все Поройковы встретились с Сергеем Соколовым, Марина, хотя и не слышала его разговора с Варварой Константиновной, но угадала, о чем они толковали, и заволновалась. А уж после того как Варвара Константиновна поведала ей, что речь шла о серьезных намерениях Сергея Антоновича, Марина пришла в душевное смятение. И как это ни странно, именно тогда она и увидела отчетливо резкую грань, разделившую ее жизнь на две совершенно разные части. Этой гранью была геройская смерть любимого мужа Миши. Дело было не только в том, что она жила молодой вдовой, вызывающей сочувствие людей, дело было в том, что, столкнувшись с доброй настойчивостью Соколова, Марина увидела вдруг свое недолгое и давнее замужество освещенным светом личных больших надежд. Была на ее памяти одна особенная первомайская демонстрация в Москве. Они несли с Мишей, каждый держа по древку, плакат: «Жить стало лучше, жить стало веселей». Это было после той ночи, в которую они обговорили, лежа в постели, всю-всю свою совместную жизнь. Они тогда решили учиться дальше во что бы то ни стало, чтобы лучше работать и лучше жизнь понимать. В ту пору Марина была и в комсомоле… А как овдовела, в партию не решилась заявление подать. И вот будто Соколов, как когда-то Миша, позвал ее вперед, и она вдруг поняла, что не может жить по-прежнему. Она догадывалась, почти знала наверняка, что в ее жизни должно начаться, даже началось, что-то новое — не простое, как раз то, что ломает судьбы людей, давая им или новое счастье, или уводя их к драматическому, даже трагическому, концу. Противостоять этому у Марины не было сил, она лишь ждала и надеялась на хорошее, потому что верила в него, и это было причиной ее растерянно-счастливого ожидания.
Но Марина своей настороженной душой не могла не почувствовать стариковскую ревность и сопротивление Александра Николаевича; было стыдно перед свекром, которого она любила, как родного отца, стыдно было представить себе, как это она будет уходить из семьи Поройковых, как оставит стариков одних. Еще труднее было предугадать, как сложится ее новая семья. В этом она правдиво и призналась Варваре Константиновне.
XVI
День второго мая выдался такой же погожий и теплый, как и первого. После полудня к Поройковым пришли нарядные Вика с Женей и утащили Марину гулять.
— Страсть, как люблю футбол, — сказала Вика. — Поехали, бабоньки-бобылки, на стадион, там ползавода сейчас болеет.
Стадион находился за кварталом новых жилых домов и карагачевой рощицей. Женщины проехали пять остановок на трамвае, прошли пешком старым заводским поселком из фибролитовых домов и вошли в рощицу.
Как всегда в этих местах Нижнего Поволжья, обильно нападавший за зиму снег быстро сошел в овраги, а земля сразу же за снегом обсохла и затвердела. Карагачи стояли сухими, как оголодалые, от корней и до прошлогодних побегов на ветвях, просто не верилось, что они закудрявятся листвой. Из комковатой сырой земли робко повыставились бледные перышки посеянного здесь прошлой осенью житняка.