В тот вечер многие пришли навестить Мурода. Пока гости сидели за чаем и сладостями, старик, позвав соседского мальчишку, велел ему сбегать к мяснику.
— Приведи его. Скажи, сын приехал. Барана нужно зарезать.
А сам, прихватив большое алюминиевое блюдо, спустился в сад. Там он нашел прикрытую брезентом виноградную лозу, развернул ее и тщательно обобрал сухую траву, защищавшую плоды от заморозков. Виноград этот он сберегал для сына. Сорвав последнюю, самую маленькую гроздь, притаившуюся за пожухлым бурым листом, старик попробовал одну из ягод. Она была упругой и сочной.
«Не взяли холода. Повезло моему Муроду, доля его сохранилась».
Не без гордости ставил он поднос на дастархан.
— Вы просто чудодей, — с восхищением отметил старик сосед. — Надо ж до сих пор удержать грозди в виноградной лозе. Даже вкуса не потерял, а сочный какой!
Вскоре пришел мясник, освежевал барана. По двору поплыли запахи шурпы и плова. А гости все шли и шли, и всех их старик встречал на ногах, как и положено гостеприимному хозяину…
Весь следующий день Мурод с женой обходили знакомых. Вернулись под вечер, на закате солнца, и с первых же слов сын огорошил отца неожиданным решением: мол, друг обещал из района прислать машину, и, если она придет, они сегодня же отбудут.
Старик изменился в лице.
— Ты, сынок, словно к соседу за спичками забежал. Не обижай отца…
— Не могу, извините. Путевка у меня на курорт и билет уже заказан — завтра надо лететь.
— Вот, значит, как, — сказал старик упавшим голосом. — А я поговорить с тобой собирался.
— Можно прямо сейчас. У нас еще есть минут тридцать.
Какое-то время старик раздумывал — начинать или не стоит, но потом, решившись, тяжело вздохнул.
— Сынок, — начал он, — вот уже почти восемь лет, как ты оставил дом. Пять из них ты учился, и я, как мог, худо ли, бедно, помогал тебе. Потом ты еще три года задержался в городе. Поработал, а теперь, может, хватит?
— Что вы хотите сказать, отец?
— А то, что пора бы и возвращаться. Я уже стар, здоровьем, сам знаешь, не могу похвастаться. Ни сил в руках, ни зрения в глазах…
— Нам трудно понять друг друга, отец. В городе у меня хорошая работа, квартира. Люди годами добиваются того, что у меня есть. Да и что я здесь буду делать?
— В колхозе работы хоть отбавляй. А не хочешь, в районе найдешь занятие. Работа, я так думаю, не бывает хорошая или плохая, работа везде работа. Если же заботит крыша над головой, то в нашем доме комнат много, всем места хватит.
— Нет, отец, пустой у нас разговор. Здесь же дыра. Как я могу плюнуть на все и переехать? И во имя чего?
Старик насупился, закусил концы усов. Он и сам теперь видел, что разговор у них пустой.
— Не обижайтесь! — Мурод попытался сгладить свою резкость. — По возможности буду помогать, я уже подумывал об этом. Для начала возьмите вот. — Он полез в карман и достал две десятирублевки.
— Что ты!.. — запротестовал старик. — Мы, слава богу, не голодаем, а тебе на курорт ехать. Спасибо, что навестил, ничего мне больше и не нужно.
И тут жена старика, молча стоявшая до сих пор в дверях, кинулась к сундуку, достала бекасабовый[3] халат.
— Для тебя шила, — она накинула халат на плечи Мурода. — Пусть с ним для тебя все дни будут добрыми.
Потом и невестке, которая беспокойно слушала весь разговор отца с сыном, она поднесла отрез атласа. Все задвигались, заулыбались и были рады, что хоть как-то избавились от недавнего напряжения. Тут подошла машина, и Мурод с женой, распрощавшись, уехали…
Холм Шерона и кишлак под ним остались позади. В ущелье машина пошла быстрее. Учащенно защелкали цепи на колесах, замелькали серые скалы за бортом. Встречный ветер обжигал уши, свистел над головой.
Старик замерз. Он с тревогой прислушивался, как в пояснице, под лопаткой и в суставах рук оживали невидимые иглы.
«Чем ближе к старости, — думал он, — тем неуют-ней мир. Надо ж, такие боли, и от чего — от холода! Видать, и вправду старость не радость. Ждать мне теперь от жизни многого не следует. Да и грех жаловаться, я свое пожил, пора и честь знать. В этот мир через одни ворота мы входим, в другие выходим. Умереть нестрашно, лишь бы не оплакивать своих детей. Не обидно, когда первым уходит тот, кто пришел раньше… Но нет чернее дня, когда траур по сыну надевает дряхлый старик. Верно говорят: смерть родителей — наследство, смерть детей — нож в сердце».