Разжился цементом. Опалубка сначала была деревянная, долго ее приходилось сколачивать, и всего на один раз, и дефицитный фанерный лист по кругу шел. Позже, намучившись, он из листового железа две опалубки придумал — на зажимах да на болтах, считай, полуавтомат да и только. И кольца стали получаться ровненькие, гладкие, одинаковой толщины.
Как с Кирюши начались огороды в Хлебодаровке, так кольца для колодцев пошли с Камалова. В местном промкомбинате быстро оценили смекалку грейдериста и организовали цех по изготовлению колодезных колец, цемент тогда частникам редко продавали.
Пришли из комбината уговаривать Арифа-абы взять себе пару помощников и начать кольца лить. Дело, мол, прибыльное, в обиде не будешь. Как ни было заманчиво легкую деньгу заработать, а не пошел Ариф-абы.
— Шабашка, она и есть шабашка, а я на производстве работаю, — сказал он тогда огорченной Гюльнафис-апа.
Лет пять выпускала артель кольца, шли они нарасхват по всему району, а позже, когда цемент в продаже появился, заглохло это дело, люди сами лить приспособились. Хотя мужики, работавшие «на колодцах», поставили добротные дома и приобрели тяжелые мотоциклы «Урал», никогда Ариф-абы к ним зависти не испытывал и никогда не сожалел, что не согласился сменить работу. В нем всегда сильна была та струна, что называют рабочей гордостью.
А Гариф вот взял и бросил все, думает, что молочные реки и кисельные берега ожидают его. Работать и там нужно, и еще как работать, а сейчас за хороший труд везде хорошо платят.
Знал Ариф-абы не хуже Гарифа, что на Востоке большие стройки и государство на них денег не жалеет, но всегда думал, что едут туда прежде всего по зову души, попробовать себя и свои возможности, а не так откровенно за деньгами. В такое важное дело, как всенародная стройка, с мелкими расчетами идти нельзя, это Ариф-абы знал точно.
Такие мысли терзали Арифа-абы день ото дня, и утешение он находил лишь в работе. Никто над ним не подтрунивал, даже особенно не расспрашивали, а знали, наверное, многие, ведь может ли какое событие в Хлебодаровке остаться незамеченным? Правда, иногда он думал, вдруг в дальних краях обретет себя Нафиса, сколько туда боевых девчат наехало, по телевизору, считай, каждый день их показывают. Станет штукатуром или маляром, или на крановщицу обучится, было б желанье, дело нехитрое. А то ведь ни профессии, ни призвания. Кто его знает, может, большое дело затронет какие-то струны и в их душах.
По субботам, после баньки, подолгу сидел он с Кирюшей на веранде за самоваром и каждый раз настойчиво спрашивал:
— Нет, ты объясни, сосед, откуда у них эти куркульские замашки?
Но все знающий Павленко в ответ только тяжело вздыхал.
Обложили кирпичом дом, и стоял он теперь беленький и чистый, веселя глаз прохожих, только не радовался Ариф-абы.
Даже за угощением, принятым по такому случаю, за жирным казахским бешбармаком, веселился Ариф-абы, знающий цену отличной работе, не от всей души, а как хозяин, чтобы не обидеть мастеровых.
Дни тянулись в ожидании письма, и Гюльнафис-апа извелась прямо: как они там, как устроились…
Наконец дождались. Как-то в воскресенье возвращавшаяся с речки Аниса принесла почту: газеты, журналы, а за спиной письмо припрятала, хотела с матери суюнчи получить. Гюльнафис-апа на радостях чуть самовар не опрокинула, тут же вслух и начала читать.
Писала поначалу дочь больше о том, что ей следует выслать из одежки, мол, похолодало уже там, а Ариф-абы нетерпеливо ждал, когда же она дойдет до главного, до работы.
Про работу было сказано в самом конце, да и то скороговоркой. Получают, мол, много те, у кого стаж хотя бы года два-три. «А как ты хотела?» — подумал Ариф-абы. Стройки все в лесу, в тайге, а гнуса и комарья там тучи, и потому устроилась она в поселке, в столовой посудомойщицей, тут хоть кормятся они с Гарифом бесплатно и на питание не надо тратиться.
Не дожидаясь конца письма, Ариф-абы неожиданно встал и медленно вышел из кухни. Долго стоял на крыльце, казалось, любуясь, как ловко сосед скирдует привезенное ночью сено, но он ничего этого не видел. В бессильной злобе Ариф-абы вдруг сделал несколько быстрых шагов, сорвал висевший на калитке почтовый ящик и, размахнувшись, закинул его далеко, почти до самой бани.
Суан, притихнув, наблюдал за действиями хозяина и понимал, что ластиться к нему сейчас не время. Когда Ариф-абы, хлопнув калиткой, ушел к своему другу Павленко, умный пес побежал на огород и, энергично помахивая хвостом, долго рассматривал и обнюхивал предмет, вызвавший гнев хозяина.