— Э-э, доскакался уже, — уперся проницательным взором в Яшку помор. — Эк тебя уже как.
— А что? Как, как? Ничего со мной, ничего! Вот, вот… Смотри! И сейчас как пульну по этому гаду! — Яшка вскинул, прижал к щеке карабин, вмиг с жаром передернул затвором.
— Пали! — рыбак резко, демонстративно отпрянул от бюста, ткнув в него пальцем. — Пали! Ну, пали же, пали!
Пацан весь дрожал, кусал губы, целился, но не стрелял.
— Ну, пали!
Пацан целился, целился… Вдруг скособочил башку, потерянным взглядом уставился в Лосева. «Да что это я? — мелькнуло у Яшки в мозгу. — Дурней, что ли, всех? — карабин пошатнулся в руках. — Хватит с меня!» Мгновение помедлил еще, держа приклад у плеча, и вдруг опустил его. Выматерился, обтер лицо рукавом.
— Сам!.. Сам, нерпа полярная! — выкрикнул он. — Сам и стреляй! — Огляделся трезвея. «Я что, один в батарее? На чужом… На моем… в рай? Хватит. Довольно!»- Вон, — брезгливо кивнул он на Семку, — пусть теперь Барабан.
«Смотри ты! — удивленно, как минуту назад и помор, уставился Матушкин на Пацана. — Неужто? Зацепило, значит, его. Вон оно что!»
Остальные ничего как будто бы не заметили.
— А ну всыпь ему, Барабан, — усмехнулся скептически Игорь Герасимович. — Вжарь ему, вжарь!
— Йок! — сверкнул глазками Нургалиев. — Ты давай! Другой атайды!
Семен смешался. Мигал растерянно. Стал озираться.
— Чо, гарна мишень. Ты ему в харю, — посоветовал Чеверда. — Бий прямо в хрест!
Барабанер, неуверенный в том, что это ему нужно, не двигался с места. Голоколосский его подтолкнул. Из-за Семкиной узкой спины придвинул ему ствол трофейного «шмайссера». Барабанер неохотно потянул автомат на себя.
«Ага, не я, значит, только, — насторожился; казалось, чтоб не спугнуть Семку, Пацан, даже голову в плечи втянул, стал реже, тише дышать. — Ну, — забеспокоился он, увидев, что Семен остановился, не хочет расстреливать бюст. Подождал. Семен не стрелял. — Даже в камень не может. В камень! А я?» — скорбно толкнулось в душе Пацана.
— Погодь, — услышал тут он. Услышал и Барабанер. Оба подняли головы. Увидели перед собой шинель, собранный гузкой рот, ладонь корявую. Помор, вскинув руку, еще теснее придвинулся к бюсту. — Камень, ён камень и есть! Мастак ить камень точил. Мастак! Нехай, братцы, не трожь. Семка!.. Семен! Правильно! Так! Не стреляй! — почти умоляюще взглянул он на Барабанера. — А ты, — оборотился он к Яшке. — Не стрельнул. Прости. За давешнее-то прости. Не верится. Ну и ну!
— Во, полюбуйся, расейский мужик — добрый, отходчивый, — ткнул пригвождающе пальцем в помора Голоколосский. — Фрица… Он же нас убивал! Приказывал нас убивать! Сам, может быть, убивал! Я в госпитале чуть дуба не дал от ранения в грудь. А тебе его жаль!
— Не фрица мне жаль. Камень! Сам камень! — взмолился, обращаясь к Голоколосскому, Лосев. — Он-то не может стрелять! И приказывать тоже не может. А мастерство, рукотворство в себе затаил. И не стреляй! Ой, не замай!
— Что? А ну уматывай, не мешай! — возмущенно потребовал Игорь Герасимович. Кинул взгляд на Семена, на Яшку. Нет, ясно, эти не станут стрелять. И Орешный, и Чеверда. Понял, придется ему самому. Потянулся уже было за спину, за «пэпэша», да по привычке все учитывать, прежде всего не забывать о начальстве оглянулся на взводного.
Взводный хмурый стоял. Наблюдал. Прощупал всех острым изучающим взглядом. Встретил тревожный, просящий взгляд Лосева. С любопытством зыркнул на Яшку. Огурцов впервые, кажется, сник. Молчал. «Ты смотри, — взводный опять удивился почему-то. — Кто бы подумал? И это Пацан!» Помедлил еще. Шагнул решительно к бюсту. Обошел его, осмотрел.
— Во гад! — нахмурился он еще пуще. И вдруг: — Тьфу ты! — весело сплюнул, весь просветлел. — Надо же. И мне его жаль. — Поскреб задиристо лоб. — Мм-да… Ладно, — легко, свободно выдохнул Матушкин. — Давайте скиньте. В снег его, в снег. Там покуда пускай полежит. — Измялся морщинами его лоб. — Как, не сбежит? — пошутил.
— Не-а! Нема куда деру давать, — подхватил бойко, радостно Лосев. — Сейчас мы его… Ну-ка, робя! — и сам, подавая пример, наддал бюст плечом. Но генерал стоял стойко, как, должно быть, стоял и при жизни здесь, на чужой стороне, за что и убит и теперь лежит в чужой земле. И только когда навалились все разом, а Орешный еще и ломом поддел камень, генерал дрогнул, покачнулся и покатился в сугроб.
— Ура-а! — завопили солдаты.
— А теперь присыпьте его. До победы пускай полежит, а там поглядим, — приказал лейтенант. — И к машине все, — потребовал он, когда генерал снова исчез под снегом. — К машине! Живо! За мной!