Между тем к подъезду подкатила машина. Рядом с водителем — пожилой человек. Вышел, поправил на голове соломенную шляпчонку, наклонился и что-то сказал шиферу.
Шляпчонка тут же слетела с его головы. Из кошелки, которую он держал, посыпались груши. Человек наклонился и стал растерянно подбирать груши. Он был тучен, наклоняться ему было тяжеловато.
Шофер и Саша кинулись помогать.
Человек не проявил никакой особенной благодарности. Он даже сказал: «А, горели бы эти груши!»
Но вместо того чтобы сгореть, груши вновь и вновь вываливались из кошелки.
Наконец последняя груша была подобрана.
Распрямившись, Саша увидел розовощекое немолодое лицо и голубые, поразившие его своей чистотой глаза.
— Благодарю, — рассеянно сказал человек шоферу и Саше. И скрылся и парадном № 1, унося с собой злосчастные груши.
Что за люди! О чем они думают? О ерунде — о грушах!
…Начало медленно заходить солнце, все вокруг, казалось, притихло, чтоб не мешать Саше думать я ждать, и ждать… Девчонки перестали прыгать через скакалку, разошлись на отдых пенсионеры.
Саша тихо сидел на скамье, опустив голову. И вдруг в глаза ему поплыли круги, он все ниже и ниже наклонял голову… Задремал от волнения и усталости. Проснулся и вздрогнул.
Седьмой час вечера. Я прозевал отца! Как же быть теперь? Ладно… Я лучше завтра а больницу к нему пойду. Так даже будет тактичнее, чем ловить его посреди двора…
Время шло.
Двор наполнила полутьма.
Я не могу уйти… Не могу, потому что он близко, хотя ничего еще обо мне не знает… Ведь я все же в его дворе, напротив его подъезда…
Зажглись в доме окна. Брызнул ярко и жгуче желтый свет.
…Четвертый этаж. Да, да. Разумеется, и там засияли окна…
Саше хотелось есть. От вечерней свежести покрылись пупырышками руки. Он не уходил, он не мог решиться оставить отцовский двор.
Над крышей дома — такой высокой, что, для того чтобы ее разглядеть, надо было задирать голову, — зажглись вечерние звезды Они были маленькие — словно небо стыдилось своего вечернего, робкого существования. заслоненного яркими огнями земли.
Из подъезда вышла девушка и развевающемся пальтишке. Увидела Сашу, дерзко прищурилась, будто спрашивая:
«Вы кого-нибудь ждете?»
«Девчонку жду!» — так же дерзко ответил ей Сашин взгляд.
Как мы встретимся? Что я ему скажу?
Я очень сдержанно: «Куприявичус Александр».
Он расширит глаза — и сразу за сердце.
Я: «Она мне сказала совсем недавно. Я о вас ничего не знал».
Или так.
Я: «Здравствуйте, Александр Александрович. Есть у вас немного свободного времени?»
Он: «Вы чем-то взволнованы?»
Я: «Нет. То есть, собственно… Я взволнован… то есть не особенно. Я… я… это как-то неловко выговорить… Я ваш сын».
Он (тотчас же за сердце. Пожилые любят хвататься а сердце): «Са-ша! Как ты на меня похож!»
Не буду думать. Чего уж теперь. Пора уходить. На дворе ночь.
Саша встал и вышел на улицу.
Рядом с отцовским домом тянулась набережная реки. Саша остановился и пристально поглядел на воду. Вода подхватывала огни, дробилась в их желтоватых всполохах.
Мне думается, вода — это символ жизни. От нее все вокруг зеленеет и оживает: трава, деревья. В ней что-то завораживающее, безостановочное — как жизнь. Вода— что наш Боливажис…
Поздно! Мне подо идти домой.
Это куда ж — «домой»?
Здесь, в Москве, его домом была тахта в чужой комнате — кожаная старенькая тахта, за которую он платил… Но ведь все же он, Саша, — «домовладелец» там, у себя на родине. У него есть дом, а возле дома — метла. Не у каждого есть свой собственный домовой. Он нарочно не запер метлу и сарай. Пусть стоит! Пусть ждет своего хозяина.
Несколько больших корпусов, обнесенных высокой оградой. Ворота заперты. Проходная, в проходной — пожилая вахтерша.
Подойдя к вахтерше, Саша робко и вежливо объяснил, что ему нужен профессор Бабич.
— Стану я из-за тебя тревожить профессора, — не глядя на Сашу, презрительно отвечала вахтерша, — Кто ведет твоего больного? Может, тебе не профессор нужен, а вовсе лечащий врач?
— Я по личному делу. К Бабичу. Попросите его, пожалуйста, назовите меня. Куприявичус Александр. Я… на Литвы. Из города «Н».
— И Литвы? Ну я что? У нас лежат со всего Союза. Справки родственникам по пятникам. Ты что, глухой иди бестолковый?
— Я письмо привез… письмо профессору Бабичу от нашего главврача.
— Выйди из проходной, позвоню. Доложат.