— Чего уж там! — усмехнулся отец. — Пусть все будет, Саша, как есть. Никого мы с тобой не переубедим. Я все сделал, чтобы разъяснить, успокоить… Напрасно! Меня не желали слушать — слушать и понимать. Слушать и верить — искусство! Видишь ли… Я и Лана Пименовна, мы никогда друг другу не лгали. А если лгали, так только оберегай друг друга. Ты понял?.. И больно это, когда ты прожил жизнь с человеком, а тебе не верят, не доверяют… Я это понял и бросил оправдываться. Зачем? Словами, Саша, по-видимому, оправдаться нельзя. И нельзя представать перед самым родным тебе человеком в качестве подсудимого… (Отец думал вслух, не смотрел на Сашу.) Она должна была меня расспросить. Сама, без ее доверия мне словно недостает воздуха. Ты не представляешь себе ее честность в прямоту… И вот мне приходится на старости лет убеждаться в практической верности положения, что недостатки наши — продолжение наших достоинств. Прямота, принципиальность… а продолжи их в пространстве — они перейдут в нетерпимость. Правдивость — не флаг, который мы носим перед собственным носом. Правдивость и подозрительность несовместимы. Веря себе, надо верить близкому, не сомневаться в ней. Тебе странно, должно быть, Саша?.. А впрочем, зачем я все это говорю? Тебе, вероятно, неинтересно, особенно в те минуты, когда должна решаться твоя судьба.
— Я уже все решил. Сам решил.
— Моим сыном ты будешь, Саша. Это тоже вопрос решенный, — спокойно ответил ему отец, — Он решен не тобой, а мной… Если хочешь знать, ты уже и сейчас мой сын. Ты ведь судишь меня, не так ли?.. И вечно будешь судить — точно так же, как наша Сана.
«Наша»!.. Значит, я тоже «его»?
— Мы постоянно держим перед детьми свой экзамен. Экзамен трудный… Сперва сложный возраст — от трех до семи. У него даже есть название: «Эдипов возраст», — это время, когда формируется человек, сознавая себя частью мира, частью Вселенной. Доверчивость, открытость, контактность отношения к другому полу формируются именно а этом возрасте. Ты меня от этого сложного возраста освободил… А потом — пубертатный период…
— Что?
— Пубертатный. Возраст подростка… Многие остаются подростками на всю жизнь, и это тоже в известной мере вина родителей. Воспитывать человека — дар. Сдать этот трудный экзамен на «пять», то есть безукоризненно, не может, пожалуй, ни одни человек. Наша жизнь коротка, мы не успеваем созреть как следует к приходу физической старости, формируется ум, — но не мудрость!.. А наша привязанность к нашим детям? Родители — люди. А раз люди — значит, слабы… Дети — судьи. Постоянные, неутомимые судьи своих родителей… Родители — их вечные должники.
— Да, да… Я почему-то маму всегда судил. Но я думал… Я был уверен, что это не все, а только я… А вы… Скажите, пожалуйста, вы ведь помните. мою маму? Она хороший человек, верно?
— А как же, — ответил отец. — Она человек прекрасный… Огромного скрытого темперамента. Необузданный человек, такая же, как и ты. Она тебе передала свою эмоциональность. К тому же мать была поразительно хороша. Одна из красивейших женщин, которых мне доводилось видеть. Удивительна все же щедрость природы.
— Вы сказали… эмоциональна. Но мама, она была очень сдержанной, неразговорчивой. За всю мою жизнь я не видел ни разу, чтобы она вспылила.
— Семнадцать лет — срок большой. Видно, перегорело в ней что-то, ушло в подполье… Саша, а у тебя нет отчима? Мама замуж действительно не выходила?
— Нет! Что вы!
— Чем ты так возмущен, дружок? Вопрос естественный. Молода и прекрасна. Достойная дочь Литвы.
— Нет, нет… У нас даже дома никто не бывал.
— Что-то, видно, в ней надломилось, — ответил отец. — Такие люди, видишь ли, однолюбы. А я… я во всем виноват! Я к ней, стало быть, не нашел ключа.
Хмель с отца сошел, и Саша подумал вдруг, что он и пьяным-то не был, а лишь притворялся. Для простоты. Но говорил он как-то уж больно много… И пивом от него продолжало пахнуть.
— Вернемся, однако, к нашей семье и к нашему делу. Это Сана потребовала немедленного усыновления и чтобы ты перебрался к себе, то есть к нам… А мать ее поддержала. Обе они считают, что ты должен пользоваться всеми правами Саны. Вот как складываются твои дела, мой будущий сын… Собираешься поступать в институт?
— Нет. Не знаю. Я еще не решил… Не хочу поступать, пока не пойму, какую выбрать специальность. Хотелось бы хоть год поработать, подумать. Одно только знаю точно, и вы не сердитесь: я не хочу никакого усыновления. В первую минуту вы от меня отреклись, и я… я этого не смогу простит!.. Не за себя — за маму… Вы только… вы не думайте, что к вас упрекаю…