— Видите ли, — прищурилась Лана Пименовна, — вы, быть может, скажете, что это с моей стороны материнская слабость… Но а детстве — ей было тогда лет десять — Сана страдала астмой. Иногда нам кажется, что вы ее ни щадите, посылаете туда, где можно бы обойтись без Саны.
— Я так счастлив, что ваша дочь стала одной из самых верных моих помощниц!
— Папа, и как ты можешь?! Вот именно ты… Ты!.. Я тебе уже объясняла, что природные залежи нужного угля… в общем, людям приходится спускаться за ними на очень большую глубину. И люди заболевают. Ты врач, а думаешь только о своей дочери! Это же эгоизм… Эгоизм! Неужели не понимаешь?
— В деле я руководствуюсь одними лишь интересами дела, — сказал Арсений Васильевич. — Удивительно, но иногда наши с Ксаной выводы совпадают, а ведь она так еще молода.
— Папа, я принесу шахматы, — рассмеявшись, живо сказала Сана.
— И двести граммов коньячку. Для меня, — вздыхая, сказал отец.
— Мама, можно ему коньяку?
Лана Пименовна пожала плечами.
Сана принесла шахматы, зажгла на террасе свет, достала две рюмка и налила коньяк.
— Выпейте за наши победы! — сказала Сана. — Или нет!.. Знаете что? Давайте — за месть!
— Черт возьми! — удивился отец. — Месть, конечно, сладка, но кому же мстить? Должно быть, себе самой?
Ему не ответили.
Александр Александрович и Арсений Васильевич принялись сосредоточенно играть а шахматы.
Саша спустился в сад, лег в гамак и закрыл глаза. Он легонько отталкивался от земля пяткой.
Саша сердился на Сану, я за что, совершенно не понимал.
Пусть она ко мне подойдет! Пусть заметит, что меня нет… Или — отец. Пусть — он! У них у всех свой интересы, свои словечки, а я…
Саша лежал в гамаке. Он отталкивался от земли пяткой.
«Подойди! — заклинал он Сану. — Заметь, что я один, что все обо мне забыли!»
Но Сана и не думала подходить. В доме послышалась музыка. Не иначе, как Санка включила проигрыватель.
И вдруг рядом с Сашей зашуршал гравий: к гамаку подошел отец.
(Он, должно быть, один-единственный думает обо мне. Ведь я ему все же сын, я — сын…)
Лицо отца было грустно, глаза прищурены Он молчал, задумчиво выкапывал туфлею мелкие камешки.
Может, отец прислушивался к шорохам тишины? Его лицо, полнощекое, грубоватое, залитое лунным светом, поразило Сашу богатством внутреннего выражения. Слушал, должно быть, как в глубокой тишине ночи потрескивает сучок, как легонько поскрипывает гамак… Грустно было лицо отца.
О чем он думал?.. Может быть, ни о чем? Но разве бывает такое, чтобы человек совсем ни о чем не думал?
— Ксанка пошла на стащим провожать гостя. Вот так-то, голубчик мой, — вдруг очень тихо сказал отец и опять замолчал.
— Не называйте меня «голубчик»! — ответил Саша. — Так вы, должно быть, зовете своих больных.
— Ну и вздорный ты все же малый! — шутливо сказал отец.
(«Вздорный»? Нет… Ну, а вдруг я «вздорный»? И он это знает лучше меня?)
…Сашу приняли, обогрели. Все. Даже Лана Пименовна. В этой их «хорошести», которая выражала «долг», Саша чувствовал недостаточность подлинного тепла. Все в нем кричало, все по-детски жадно и голодно требовало внимания — «возмещения душевных убытков». Он еще не знал той простейшей истины, что мы требуем только с тех, кто способен дать, с того мы требуем, кто к нам обращен болью сердца, нежностью, теплотой. Удивительно, как мы чувствуем это, как бессознательно требуем только от близких! Такова великая несправедливость и вместе с тем справедливость жизни.
— Вы ее любите, — шепотом сказал Саша. — Вы ее по-настоящему любите.
— Это кого?
— Как — кого? Сану.
— Чудак человек, — уловив ход его мыслей, усмехнулся отец. — Я люблю обоих своих детей.
— Нет… Вы бы хотели… Вы, вы, в общем, конечно…
— Послушай, Саша! Давай-ка лучше думать о том, что ты станешь делать. Ты ведь не хочешь жить тунеядцем, верно?
— Нет, совсем не хочу, я к этому не привык.
— Я придумал для тебя одну работенку… Это в поликлинике — в поликлинике для ребят. Может быть, там кое-что для тебя найдется. А я… ну что ж, я буду стараться выдержать экзамен перед тобой… Для того чтобы ты меня называл отцом. Я ведь должен держать экзамен, не так ли?.. Ладно, ладно. — Лицо отца стало еще бледней от лунного света. — Ну что ж! Не родители должны выбирать детей для усыновления, я дети — родителей… Вот в Туве, например, мальчик или девочка, скажем, сами называют отцом или матерью человека, выбранного ими себе в родители. Буду верить, что ты меня в конце концов выберешь и назовешь отцом.