«Кто ты? Что ты?» — снова и снова спрашивал себя Саша. И вдруг почувствовал, что у него перехватывает дыхание.
Это лицо, залитое лунным светом, эти руки, сцепленные на животе, — все вместе уже не казалось ему чужим.
Я не хочу привязываться к тебе! Ты забыл мою маму Я не должен тебя прощать!
Но лицо отца, прекрасное в глубокой серьезности своего выражения, освещенное как бы идущим изнутри светом, отвечало, не отвечая:
«Я родной тебе человек. Потому что так захотел. С этим ты уже ничего не поделаешь. Я, видишь ли, за тебя в ответе…»
Саша молчал. Все его представления о добре и зле перепутались, и только одно он знал: что жалеет Александра Александровича за все огорчения, которые доставил ему.
— Александр Александрович, я пойду за Саной. Темно… Ей одной возвращаться.
— Ну что ж, иди. Только не застревайте на пол дороге, Спать пора… Тащи ее поскорей домой.
— Саша, я постелила вам на террасе. Не будет холодно? Одеяло теплое, — сказала Лана Пименовна и спустилась в сад.
В глубокой тишине вечера шуршали под Сашиными ногами камешки, шелестела опавшие листья. От земли пахло прелью. Запах земли вернул ему чувство необъятности мира.
«И он тронул пожухлую ветку, и ветка зазеленела», — вдруг вспомнил Саша.
«Он… он такой же удивительный, как Ушинскис», — думал Саша об Александре Александровиче.
И вдруг забыл обо всем.
Тишина вечера, запах прели, ветер с реки напомнили ему родину. Сжалось сердце.
— Аня-а! — неожиданно для себя вдруг выдохнул Саша.
И вообразил, как бы это хорошо было, если б она оказалась тут. И сегодня возле речки — она, а не эта нахалка Зюка…
На дорогу ложились тени. Меж теней — серебряные лунные отблески…
Да что же, что же это такое? Я счастлив, счастлив…
Из сердца рвалось чувство здоровья — предчувствие огромности и широты жизни.
Темнота. Блестят из тьмы глаза зажегшихся вдали, возле станции, окон. Слышится лай собак, шорох, хруст. Оживает перелесок. Оживают деревья. Проснулись Сашины человечки.
Между тем дорога сделалась мягкой от пыли. Направо — роща, впереди — свет железнодорожной станции. Он все разгорался и разгорался… Стук колес. Это поезд.
Саны не было на дороге.
Из деликатности Саша решил не идти на станцию, подождать ее в темноте.
И действительно; вскоре он услыхал шаги. Из мглы, из рощи, выступили две человеческие фигуры. Нет!.. Не она. Люди вышли из рощи и… и… обнялись! Она!.. Косища!.. Светлое платье…
Нет! Не может этого быть. Остановились, прильнули друг к другу. Женщина закинула голову. Мужчина поцеловал ее.
И снова пошли по дороге, низко-низко опустив головы, И вдруг снова случилось то, во что Саша не мог поверить. Он онемел. Они снова поцеловались.
«И не стыдно, не стыдно, не стыдно ей!» — думал он, забывая о собственных недавних желаниях. Об Ане… Аня!.. Но ведь там каждый поворот ее головы был знаком… Ее улыбка, ее блестящие, расширенные от удивления глаза… А здесь… сестра!
Объятия в темноте длились долго.
Задыхаясь от ярости и стыда, Саша отвернулся и побежал назад. Ксанка! И — этот чужой, нахальный, самоуверенный «Калиостро»!
Саша возненавидел и ужасного Арсения Васильевича, красавца с темными волосами, и — Лану Пименовну, привечающую этого «Змея Горыныча». Но больше всех он почему-то возненавидел Сану! Сестра! Сестра!
В нем восставала гордость за свою дорогую сестру, за ее чистоту, недоступность, прелесть и озорство…
Неужели отец и мать не догадываются, неужели они не видят?! Всех обманули! Всех, всех!
Он не помнил, как возвратился на дачу, разделся и лег.
Послышались легкие шаги Саны.
— Саша!
Он притворился спящим и не откликнулся.
И вдруг во тьме закрытых век ему привиделось Санино лицо, окруженное холодным венчикам голубого пламени.
«Разве ты не видишь, что я и есть душа угля. Как же ты сразу не догадался? Разве ты не знаешь, что я чертовка?»
«При чем тут это? Он старый! А ты целовалась с ним».
«Он молодой. Прекрасный, — ответила Сана, и бледное, милое лицо ее как бы проплыло мимо. Голова Саны была по-прежнему окружена голубым колдовским пламенем. — Я люблю его, Саша».
«Но разве это возможно?! Ведь он чужой!»
В ответ она засмеялась.
Саша спал, просыпался, опять засыпал. Разбудил его шепот в саду. Шептался отец с Ланой Пименовной.
— Да, да… Я вспомнила… Лет шестнадцать назад ты получил от нее телеграмму: «Родился мальчик. Нарекла Александром. Вечное Вам спасибо за все». А я…я решила, что это пациентка. Как можно так доверять? Так глупо… Так слепо… Какая пошлость!