Темно в их доме — все те же тусклые лампы. (И какая тут особая экономия — просто смешно: копейки, — и как безрадостно, неуютно!)
Половичок у двери… Он из деревни, из бабушкиного дома. Мама встряхивает его на снегу и снова кладет у иприт и кухни… Вот старые кружки, одна — с чуть отбитым краем. Вот на кухне бидон. От каждой вещи как будто исходит скука. Все стонет, жалуется — так казалось Саше. Он не любил своего дока. Дом был грустен и одинок… И веши в нем грустные, одинокие.
— Ложись. Завтра в школу не встанешь, Придется тебя расталкивать.
Скорей бы, скорее окончить школу! А что будет, когда ты окончишь школу?
Не знаю. Натяну на себя одеяло, зажмурюсь, подумаю Я хочу жить.
Но что это значит — жить?
Жить, как другие живут, так же радостно.
А ты уверен, что у других — радость?
Что-то рвется во мне и мечется… Нет! Не то чтобы а плакал но-настоящему — просто глазам горячо…
Горе, что ли, есть у тебя?
Нет. Но я задыхаюсь от жадности к жизни, только не знаю, с какой стороны примусь за этот каравай.
Спи. Спи! Завтра — утро. Всякий раз на следующий день настает утро.
Да. Я знаю. День начинается с утра.
А для тех, кого нет?
То есть как это — нет?
Очень просто. Люди не только родятся, живут… Они умирают.
Это «лю-ди»! Это ж — другое дело, Я никогда не умру. Земля — это я. Наш город — я. Ночь — это я. Скрип половиц — я. Я — это все вокруг, даже мерцание вот этого снега.
Саша учился в школе для русских. Эта школа были единственная в городе, и ходить туда от и дома было порядочно.
Зачем она его отдала в русскую школу? Этого он не знал. На вопрос, кто был его отец, он только одно отвечал себе: «Русский. Иначе чего бы это она меня записала а русскую школу?» Но как спросить об этом у матери? Разве спросишь?
Ребята в школе все больше были детьми военных. Товарищи уезжали, когда переводили на новое место отцов. Саша бегал их провожать… Стук колес поезда, пыль, поднятая автобусом, или скрип автобуса по снежной дороге.
И все… И все.
Как Саша скучал по товарищам! У него был дар глубокой привязанности. Товарищи, может быть, о нем забывали. А он их помнил. Помнил и даже видел во сне.
Сашу звали Генкиным шефом (Генке недавно минуло восемь).
Он был хрупкий, тоненький, мал не по возрасту.
— Генка! Чего ты ждешь? Что-нибудь случилось?
— Ничего не случилось. Я просто так.
— Неправда. Здесь что-то есть.
И а самом деле: неподалеку стоял одноклассник Генки, толстый, высокий Булкин. Стоял и зыркал глазами а сторону Гены.
— Булкин, ты ждешь кого-то?
— Кого надо, того и жду.
— И не стыдно тебе?
— А чего? Он меня сам толкнул на уроке.
— Хм, толкнул! Нарочно, что ли? А ты на коньках-то бегать умеешь?
Неуклюжий Булкин самолюбиво покраснел:
— Да уж не хуже твоего Генки!
— Тогда марш домой за коньками! Я буду судьей. Побежите наперегонки.
— Не выйдет. Ты скажешь — он лучше умеет. Думаешь, к дурак, я не понимаю?
— Ничего подобного. Все будет по-честному. Увидишь!
И Булкин перегнал Генку. Но зато все было по справедливости. Обратно шли вместе. Дорогой съели по пирожку: угощал Саша.
С тех пор Булкин больше не лупил и не задирал Генку.
У Генки был такой… ну, трогательный, что ли, затылок с мягонькими треугольничками отросших волос.
— Генка! Кто твой отец? — спросил его как-то Саша.
— Бабушка говорит — кобель.
— Да нет… Я не это. Кем он работает?
— Военным. И он женат. Мы — просто так. Он в другом городе. А твой отец. Саша?
— Не знаю.
— Значит, тоже…
— Гм!.. С чего ты взял?
Великий грех бросать своих детей.
Но палитра добра и зла человеческой жизни поистине безгранична.
Когда Саше было восемь — как теперь Генке, — он шел домой и решил перейти замерзшую Боливажис. Он переходил реку, а лед тихонько потрескивал… И вдруг Саша начал медленно погружаться в воду. Вода была ледяная. Саша громко кричал, звал из помощь, он тонул. Над ледяной кромкой уже торчала только его голени и меховой шапке.
…На Сашино счастье, поверху, рядом с береговой кромкой проходил молодой военный. Не раздумывая, военный ринулся вниз и пополз от берега к полынье, к торчавшей над полыньей черной шапке. Он лег на снег, протянул к Саше руки, — а лед трещал.
— Осторожно, — шептал военный. — Ну?! Подавай мне другую руку… Вот. Молодец!
И пополз по-пластунски назад, прижимал Сашу к себе.
Оказавшись на берегу, военный в сердцах больно треснул Сашу пониже спины.