— Ну что ж… не для тебя одного… В общем, нельзя, понимаешь ли, ни цифрой, ни формулой передать целостную личность человека, — щурясь, сказал отец.
И, вдруг задумавшись, Он опустил голову… Сверху, с лестницы, Саша видел его макушку, покрытую седоватым легким пушком. Полные короткопалые руки отца задумчиво подпирали щеки. Он теперь говорил как бы не только для Саши, но и для себя:
— В самом деле, можно ли весенний ландшафт, например, передать в цифрах, которые попытаются выразить количество новых травинок и первых цветов?
И вдруг он приподнял голову, посмотрел на Сашу и улыбнулся.
— А может быть, ты все-таки спустишься вниз, снизойдешь, так сказать, до меня?
Чтобы не возражать, Саша соскочил с лестницы, сел в кресло напротив отца.
— Я… я спустился. Я слушаю… Пожалуйста, говорите!
— Да. Хорошо! Все годится, Саша, — запомни это! — для того, чтобы выявить многосторонность и глубину человеческой психики. Нельзя рассматривать человека, ну, скажем, только как отца, пусть даже отца превосходного… Или только как представителя определенной профессии… Нельзя его трактовать как «среднего» гражданина или, скажем, как оригинала… Часто при глубоком соприкосновения нам открывается вдруг совершенно новая сущность людей. — Широкая, всесторонняя… Есть такие стороны человеческой личности, которые целую жизнь могут оставаться в тени, ничем себя не проявив.
— Как это? — выдохнул Саша.
— А вот так! — улыбнулся отец. — Мы, врачи… нет, вернее сказать — мы, люди, должны стремиться постичь человека во всей его сложности, во всех его противоречиях, во всей его многосторонности и многослойности… Одним словом, во всей глубине его великой загадочности… Понимание людей дарует нам неожиданное сочувствие к ним, пробуждает в нас сопереживание… Иногда нас вдруг озаряет, и мы начинаем догадываться, что перед нами человек с таким духовным запасом, с таким богатством, которого мы от него и не ждали вовсе… С мечтами, подобными сказкам, трогательными страхами, надеждами, болью… Попытка такого познания, такие открытия заставляют зазвучать наши собственные мечты… Все должно быть использовано, чтобы помочь нам понять человека, чтобы помочь нам не уставать восхищаться чудом жизни и удивляться ему! Это имеет отношение и к кляксографии. Понял? К кляксографии и к другому…. Одним словом, ко всему, что относятся к изучению человека.
— Я понял. Вы… вы…
— Саша! Я врач. А это прежде всего стремление понять. Такова уж профессия врача. Кстати, запомни: каждый человек похож на всех людей, потому что он человек как биологический вид: каждый человек похож на некоторых людей как тип; ни один человек не похож на другого, потому что каждый — индивидуальность.
Отец говорил серьезно, немного грустно, не отрывая от Саши строгого взгляда.
— А над чем вы работаете по ночам? Я ведь вижу… Я вижу свет…
— По ночам… Нет, Это слишком специальная работа, ты не поймешь, Но нынче ночью я написал статью. Ладно, попробую популярно. Это… ну, если хочешь, о грани между людьми здоровыми и больными, о здоровом или якобы здоровом общем фоне и слабости одного какого-нибудь звена… Я доказываю необходимость высокого уважения к больным, ибо болезни, которые мы лечим, как бы высшая степень человеческого страдания… Я говорю о необходимости «открытых дверей» в больницах. Одним словом — это работа о глубочайшем сочувствии как о лечебной мере. Ведь никто не смеется над слепотой, над инфарктами… Я пытаюсь разбить хоть часть человеческих предрассудков… Понял?
— Да! Это, по-моему, работа о справедливости.
И вдруг Саша замялся и буркнул себе под нос:
— Я… в общем, я рад, что я ваш сын!
— Что? Не слышу…
— Если бы я выбирал, — еще тише, насмешливее и глуше забормотал Саша, — я бы, пожалуй, не сочинил себе другого отца!
— Ни черта не понял! — сказал отец.
А сам вдруг просиял и порозовел…
(«Все расслышал, понял небось!»)
— Интеллекты! — позвала их из соседней комнаты Лана Пименовна — Идите чай пить.
— Верно, Саша. Пошли пить чай.
— Сашаа-а! Воду для полоскания.
— Саша, подмети пол.
— Саша! Подай инструменты.
— Выключи плитку!
— Открой окно.
— Закрой окно.
— Где ты, Саша-а-а? Медбраа-т! Медбрат!
Уборщица допрашивала входящих:
— Зубы? Ладно, тогда проходи… А верно, зубы? Не сочиняешь? Может, сказки слушать?
Саша оказался чистейшим импровизатором. Вдохновение враля накатывало стихийно от устремленных на него испуганных и доверчивых ребячьих глаз. Восторженность зрителей подогревала: он рассказывал ребятам длинные сказки. Он просто не мог заставить себя оторваться от малышей. Врачи то и дело раздраженно выглядывали из кабинетов, вызывая пациентов. Однако пациенты не желали идти. Пациентам хотелось дослушать сказку.