— Ходи осторожно! Здоровый парень. Битюг. А ведет себя, как трехлетний!
— Чего вы деретесь? Такой большой, а деретесь?.. Я… я…
И Саша заплакал.
Их отвели в ближайший дом, их раздели, разули, им дали водки.
— Вы же, дядя, чуть-чуть не утонули… — бормотал Саша.
— А выход какой? Ты мне можешь подсказать выход?
Молодой офицер рисковал собой, ни на минуту не сомневаясь в необходимости рисковать. Но, быть может, когда-нибудь и ему случится оставить своих детей… Кто даст расписку, что он не развелся, не разведется? Любой человек на этой земле, даже самый храбрый и добрый, — всего лишь дитя человеческое.
Где ж она — мера зла и жертвенной доброты?
Трамвай все ехал, ехал к ехал. Было холодно, но мальчик и девочка не решались войти в вагон и занять места. Скованные странной застенчивостью, они стояли на задней площадке и глядели я окно. А между тем ничего решительно не было видно в это окно, потому что его затянул мороз, Мальчик приложил к стеклу губы и подул на стекло.
— Нельзя, простудишься, — сказала девочка и тут же, приложив губы к стеклу, тоже подула изо всех сил.
На стекле образовалась дне круглые проталинки: одна повыше, другая пониже.
— У женщин совершенно нет логики! — сказал мальчик.
Девочка пожала плечами, и они замолчали снова.
Молчали, вздыхали, зябли. На зимнее пальто девочки спускались из-под меховой шапки две прекрасные белокурые толстые косы. Косы были схвачены лентами.
— Слабо подстричься, — любуясь косами, которых раньше не замечал, вдруг сказал мальчик. — Ты же все равно подстрижешься… Так подстриглась бы сразу: перестала бы дурака валять.
— Я этот вопрос обдумаю, — серьезно сказала девочка.
— Понимаешь, от кос веет школой, скукой.
— Что ж… Пригласил бы другую. Без кос. Зачем же меня?
— Я этот вопрос обдумаю. — ответил он, пытаясь насмешливо заглянуть в глаза девочка.
Кожа лица ее на яркой зимнем свету казалась прозрачной — нежная, словно кто-то ее нарисовал пастелью. («Не девочка, а портрет Розальбы Карьер, — решил про себя образованный мальчик. — Только на портретах Розальбы у женщин бывает такой бело-голубой, светящийся лоб, а у подбородка лежат такие нежные тени»).
— Ты озябла?
— Да.
«Левую руку отдам за то, чтобы до нее дотронуться!»
— Давай я тебя согрею!
И, поддавшись острому искушению, которого сам совершенно не понимал, не дождавшись ответа, мальчик снял варежки и принялся растирать лицо девочки. Он едва касался пальцами каждой голубой жилки и вдруг осторожно погладил девочкины ресницы.
Она все молчала, полуоткрыв рот.
«Почему она мне не запрещает? Если бы, к примеру, она выпрыгнула на ходу, а бы, наверно, стал ее Жучкой, ее собакой!»
— Косы я тоже могу погладить! — любуясь ее золотыми косами, развязно засмеялся мальчик И тут же принялся гладить длинные косы девочки.
Оба старались не видеть друг друга. Оба молча дули на стекла. Стекло все сплошь покрылось прозрачными пятнами.
Странно, однако… Когда ом к ней прикасался, она не только молчала, а будто бы подавалась вперед, словно все чего-то ждала. Когда он открыл глаза, глаза у девочки были закрыты.
«Почему она не говорят мне „не надо“?..»
«Надо, надо», — улыбалась пастель Розальбы Карьер — замерзшее лицо девочки.
И вдруг она сказала, как бы опомнившись, изумленно и высокомерно, словно только что обратила внимание на него;
— Саша! Ты не умеешь себя вести.
— Да ты что? Ошалела? — ответил он, густо порозовев. — Я ж тебя согревал.
— Ну, раз так… тогда извини, пожалуйста.
Трамвай между тем легонько вздрогнул и остановился.
— «Мельница»! — сообщили им из глубины трамвая. — Вы просили сказать, ребята.
«Кой дьявол меня понес приглашать ее на эту „Мельницу“! Я бы а жизни не догадался… Все это она! Она!» — думал мальчик, внимательно глядя себе под ноги, когда они, ни слова не говоря, побрели по снегу.
— Озябла. — вздохнула девочка.
— Давай побежим, — обрадованно ответил он. — Вот увидишь, мигом согреешься. И я тоже.
— Неудобно… Как маленькие. И теперь уже недалеко.
— Холодно, — сказал он, вздохнув. — Знаешь, в такие дни мне все кажется, будто я слышу, как тихо и жалко скулят деревья.
— Вечно ты видишь и слышишь такое, чего другие не замечают. Ты жуткий враль! — пожимая плечами, сказала девочка.
Она была из параллельного класса. Старшая сестра его подшефного Генки. Ее звали Аня.
«Конечно, если долго молчать, я опять услышу сотни и тоненьких голосов… Это от холода стонет снег, кусты и вот эта лужа, которую затянуло льдом. Все это слышат, но никто не хочет признаться… А может, не хотят вслушиваться? Я раскрою рот, я буду дышать, От пара воздух согреется, сделается теплей».