— Ну, допустим. А примерно какой позор? В чем, так сказать, «позор» заключается?
— Не в том, что я плохо мыл лотки и не вовремя подавал воду… А в том, что они терпели, молчали из уважения к вашему имени. А я… завалил!
Стало слышно, как тикают в столовой часы.
— Ну и признание, знаешь ли, посреди ночи! А как, к примеру, ты взялся за дело, чтоб… чтоб того… чтобы завалить?
— Сам не знаю. Сам не могу понять.
Отец подошел к окну, растерянно постучал по стеклу костяшками пальцев. Лунный свет осветил его лоб и щеки.
— Что ж… Ну что же. Завтра поговорим. Эх, дети-дети, как вы меня огорчаете!
Он сказал: «дети». Саша отлично слышал. Он сказал: «дети».
Значит, значит… В Сашиной власти заставить отца растерянно поколачивать по стеклу пальцами? Огорчаться. Расстраиваться…
Одну минуту. Саше надо сосредоточиться. Так-так-так… Он сказал: «дети».
Минуточку.
…Де-ти…
Отец был встревожен, он был прямо-таки убит.
Ура-а-а!
И свалится же на человека такое счастье!
Ура-а-а! У меня
ОТЕЦ.
Утрой, пасса этак а девять, резко и коротко прозвенел звонок. Звонок в их доме был совершенно особенный, его соорудил Саша; надо было повернуть снаружи металлическую ручку и в квартире звонил колокольчик. Его подарила Саше в добрую минуту Александра Алексеевна. Саша сразу нашел ему применение.
Итак, прозвенел звонок. Лана Пименовна распахнула дверь, в квартиру вошла в меховой жакетке и кокетливой меховой шляпке Екатерина Федоровна, хозяйка бывшего Сашиного дивана.
— Прелестно, — сказала она. — А что, разве в моде теперь такие звонки? — И гостья не без любопытства заглянула в распахнутые двери столовой.
Столовая оказалась обставлена старой мебелью, посреди комнаты — стол, накрытый голубой скатертью, на скатерти — еще не прибранные тарелки, чашки, стакан.
— Мне хотелось бы поговорить с Александром.
— Он вам остался должен?
— Что вы! Нет, нет…
— Саша ушел… Я, разумеется, передам. Если позволите, он зайдет к вам нынче же вечером.
— Не в том дело… Я ему принесла письмо. Может быть деловое. Из Литвы, из театра… Вот! Поглядите… Нет, поглядите сами.
Она осторожно вынула из сумки концерт, на котором действительно был изображен театр и маленькая Театральная площадь в скрещивающихся вечерних огнях.
— Большое спасибо, — ответила Лана Пименовня. — Но зачем вы, право, так себя утруждали? Позвонили бы, Саша бы сам зашел.
— Вот еще!
Гостья, однако, не уходила, ждала, должно быть, что при ней раскроют конверт.
Лана Пименовна начала раздражаться. Взяв письмо, она положила его на тахту.
— Странно, что из театра, верно? — заговорщически сказала Екатерина Федоровна. — Что общего у Александра с театром, верно?
— Он заметит это письмо, как только придет домой, — ответила Лана Пименовна — Вы уж меня извините… Я — на работу, поэтому не предлагаю вам чаю. У нас деловое утро. Муж тоже что-то замешкался, как бы не опоздал…
Она смотрела на гостью из-под черных густых бровей, сросшихся над переносицей, своим особенным ускользающим взглядом. Когда Лава Пименовна бывала чем-нибудь раздражена, она переставала видеть того, к кому обращалась, и говорила с ним необычайно тихо — тихо и четко.
— Сердечный привет супругу, — сказала разочарованно хозяйка бывшего Сашиного дивана. — Самый сердечный! От Екатерины Федоровны.
— Большое спасибо. Вы так внимательны к Саше!
— Кто это, между прочим, мне передавал привет? И при этом баском. Я слышал, кто-то меня обозвал «супругом», а? — сказал Александр Александрович, выходя в столовую, когда за гостьей закрылась дверь.
— Саше письмо. Приходила его хозяйка.
— Письмо?
— Ты бы, пожалуй, нашёл с ней общий язык. Со-о-бытие письмо! — засмеялась Лана Пименовна.
— Трудно сказать, событие или нет.
Александр Александрович посерьезнел, внимательно оглядел конверт.
— Так-так-так… — Взяв со стола нож, он уверенно вскрыл письмо, да так ловко, что в случае надобности можно было бы снова его заклеить.
— Па-а-апочка! — ахнула Лана Пименовна. — Это ужасно!.. Ужасно! Как ты смеешь вскрывать чужие письма?! И ведь это ты, ты!..
— Вот именно я! Я поставлен в ложное положение, — вздохнул отец. — Отвечаю теперь за Сашу и обязан его уберечь от боли… Не веришь? Ясно. Ты мне давно перестала верить. Есть Вопросы? Нет? Письмо из театра. Оно внушает мне опасение, а я, между прочим, ему довожусь отцом… Так-так-так. Написано по-литовски. Вот положеньице!.. Лана! Я вскрыл ножом всего лишь конверт! Я не резал рыбу ножом, опомнись, приди в себя… У меня к тебе будет просьба, и при этом очень серьезная. Серьезное поручение, Лана… Возьми письмо в институт и попроси кого-нибудь из коллег его перевести… А Саше — ни слова, ни полсловечка, я сам ему расскажу потом… Здесь — подпись Ушинскиса — это плохо, но могло быть и много хуже. Лана!.. Ты все поняла? Ты отнесешься к делу серьезно? Лана, верь мне! Без этого жить нельзя!