Вы пришли ко мне, — стало быть, искали моего заступничества и помощи. Могу Вас заверить, что я готов Вам их оказать — помочь Вам восстановить все Ваши права, как моральные, так и материальные, если Вам эти необходимо.
Буду свидетельствовать по долгу совести, где только это окажется нужным, что Вы сын Бельтиниса.
Вы молоды. Вам надо выходить в жизнь. Я готов помочь, сколько смогу и сумею. Считайте, что Вы не тогда, а нынче пришли ко мне и попросили меня о заступничестве и помощи.
Ваш московский адрес по моему поручению для меня узнали в больнице, где работала Ваша матушка. Прощу Вас ответить сразу.
С уважением И. Ушинскис».
Бабич прочел письмо и густо побагровел.
— А ты говорила, Лана — «чужая почта»… Черта с два! Что бы с ним было, если бы я не открыл письма? Ладно. Молчи, молчи. Кто переводил? Можно ли быть уверенным, что это человек порядочный?.. Ладно, молчи, молчи… Будем верить, что мальчик никогда ни о чем не узнает… Молчи! Не плачь. Сейчас мне не до тебя.
«Глубокоуважаемый товарищ Ушинскис!
Простите, но я не знаю Вашего отчества и сейчас, сгоряча, узнавать мне его недосуг. Я не Александр Куприявичус, а его отец — Александр Александрович Бабич.
Саши Куприявичуса больше не существует; есть второй Александр Александрович Бабич, поскольку я Сашу усыновил.
Человек не должен дважды в жизни переживать сиротство. Полагаю, Вы в этом убеждены точно так же, как я, поскольку желаете Саше счастья.
Умирая, Петронэль Куприявичене велела своему сыну приехать в Москву и найти меня. Сашиного отца она ему не назвала. Он уверен в том, что я — его отец, хоть и всего лишь о прошлом — друг его матери. Она ему назвала меня, велела ему ко мне обратиться, что говорит о ее высоком доверии ко мне. Это человеческое доверие, поверьте, я сумел оценить.
Единственное, о чем я сердечно Вас прошу, — это об абсолютной скромности, на которую Вы, разумеется, совершенно способны, раз могли столько лет молчать.
Если кто-нибудь знает или догадывается, что Саша сын актера Бельтиниса, прошу Вас заверить его, что это не так. Лично я знал о том, кто Сашин отец. Петронэль мне об этом сказала до того, как родился Саша. Я, как врач и как человек, настоял на его рождении.
И я сделаю все для того, чтоб у Саши была счастливая молодость. Дальше мы, к сожалению, не властны.
Своего сына я купил дорогой ценой. Меня не хотели слышать, мне не хотела верить моя дорогая жена, которая мне была двадцать восемь лет безупречным другом. Она приняла Сашу и настояла на усыновлении, простив мне мой мнимый „грех“. Я не мог не оценить ее великолепного умения прощать как доказательства глубокой ко мне привязанности.
Еще не раз мне придется трудно. Я к этому совершенно готов. Кому же даром даются дети?
Постараюсь, чтобы Саша подольше не приезжал в свои город. Удастся ли это мне, я не знаю, — я не сторонник того, чтобы проявлять отцовскую власть. Я пытаюсь продать его дом (материнский дом), и жена справедливо мне говорят, что что неблагородно. Но он не должен узнать никогда о том, что я не его отец. Поверьте, это прискорбное обстоятельство и скрыл бы и от жены, если б это было возможно. Но каким-то удивительным образом судьба иногда решает за нас.
Примите же мою искреннюю благодарность за Ваши заботы о моем сыне.
С уважением
А. Бабич».
— Лана, довольно. Будет. Веди себя как… ну, в общем, как человек мужественный. Ведь я-то знаю, что ты… что ты того… человек замечательно, это самое… мужественный. И мне, понимаешь ли, особенно было больно, что… как бы это тебе сказать… За кого ты меня принимала? Неужели я мог бы бросить своего сына? Все бывает, конечно… Я — человек. А человек слаб. Но ты бы меня простила, я знаю… Все на свете бывает, а? Но как ты могла, прожив со мной столько лет, вообразить, будто я… одним словом, что я подонок… Молчи! Я сержусь. И буду сердиться. Ладно! Возвращаться к этому незачем, надо думать о детях. И о себе. Ну, ладно, Лана… Теперь, когда тебе, к сожалению, все стало ясно, может быть, мы все же немного поговорим?..
— Да, да, — не слушая, перебила она его. — Ты удивительный, удивительный человек! Ревнивец и сумасброд.
— Что-о-о? Это я ревнивец? Я?! — не веря ушам своим, переспросил Александр Александрович.
— А кто же? Конечно, ты… Я говорю о Сане… Ты вообразил, что был на достойной тебя высоте в истории с ее браком? Ничуть не бывало!.. Я воочию убедилась, что это такое, — чистейший вид обнаженной отцовской ревности… Ты, как видно, надеялся бессознательно, что она выйдет замуж за человека лет двадцати, что они будут жить у нас. Вот то-то, то-то оно и есть… Ты попросту не желал расставаться с дочерью. О ней ты не думал, о ней и ее любви!