— Бабка, вставай, замерзнешь, — услышала она над собой голос мужа, но никак не отреагировала.
— Охота тебе со всякой швалью связываться. Пойдем, я и без этого замерзла, — отозвался раздраженный голос свекрови.
— Иди, я тебя догоню, — ответил Валера и, нагнувшись, потряс Оксану за плечо: — Очнись, бабка, не май месяц.
Оксана не шевелилась. «Господи, — молилась она про себя, — сделай так, чтобы он ушел и оставил меня в покое!» Она лучше замерзнет здесь, чем посмеет посмотреть в его глаза. Ребенок, словно услышал ее просьбы, больно пнул под сердце, так что Оксана не сдержалась и охнула. Ее мальчик, ее сын, ради появления которого на свет она преступила общепринятые нормы морали, протестовал против ее глупых заклинаний. Оксана почувствовала, как сильные руки поднимают ее и ставят на ноги. Валера стоял к ней близко, наклонясь к лицу, она чувствовала его дыхание.
— Идти можешь? — спросил он.
Оксана, кивнув, машинально подняла голову и тут же поняла, что совершила очередную ошибку.
— Ты? — недоуменно протянул он. — Пришла откупать грехи? Значит, все, что говорила мама, — правда?
— Ты о чем? — пробормотала она непослушными губами, заранее зная ответ.
— Не притворяйся, — просипел он внезапно севшим голосом и сильно тряхнул ее за плечи. — От кого ребенок, стерва?
— Разве твоя мама не посвятила тебя во все? — тупо глядя перед собой, переспросила Оксана. Он не ответил, только тихо-тихо выругался. Потом повисло молчание, разжижаемое воем и свистом ветра. Оксана уже поняла, что возврата к прежней безмятежной жизни не будет, даже если он простит ее, а она очень хотела, чтобы простил, происшедшее всегда будет стоять между ними. — Валера, — она сделала робкую попытку оправдаться, — все совсем не так.
Но он не захотел ее слушать и закрыл ей рот и нос своей ладонью, перекрывая доступ воздуха.
— Может, убить тебя? — как-то буднично спросил он.
Она подняла на него затравленный взгляд. Нервы были как натянутая струна, казалось, еще чуть-чуть — и лопнут. Его глаза стали колюче-ледяными, кривоватая улыбка будто наклеилась на губы, исказив лицо и сделав его ужасным в своей неподвижности. Скорее даже не улыбка, самый настоящий оскал дикого зверя, готового безжалостно порвать свою добычу. Ей стало по-настоящему страшно. Казалось, что она стоит на зыбучем песке, который неумолимо засасывает ее в себя, погребает заживо, стискивает в стальных объятиях так, что невозможно вздохнуть. Ей хотелось кричать, визжать от ужаса, топать ногами, выть, вопить, рвать на себе волосы от отчаяния, но она стояла затаив дыхание, окаменевшая как истукан. Дыхание, перекрытое ладонью мужа, затруднял еще и выросший в горле огромный ком. Ей казалось — еще чуть-чуть, и ее разорвет от невыносимого напряжения. Слез не было. В глазах плескался дикий страх. Она испугалась его. Лучше бы он кричал, скандалил, но этот тихий, спокойный голос, который так буднично сказал об убийстве, напугал до жути. Угроза прозвучала так обыденно, словно убийство для него было нормальным занятием, таким же, как ежедневная газета, которую он просматривал вечером перед телевизором.
— Убить бы тебя, да жизнь ломать из-за шлюхи не хочется. Живи и будь счастлива, если сможешь. — Он оттолкнул ее от себя с силой, так что она не смогла устоять на ногах и опять упала в сугроб. Этот толчок был единственной вспышкой ярости, которую он позволил себе. Он брезгливо отряхнул руки, словно прикосновение к Оксане вымазало их чем-то нечистым. — Я ведь тебя боготворил, — как-то глухо обронил на прощание. Слова ему дались с огромным трудом. Несколько секунд он смотрел на нее. Потом повернулся и, чуть сгорбившись, стал уходить.
— Валера! Не бросай меня! Я люблю тебя! — импульсивно, с неистовым отчаянием закричала Оксана.
Но он даже не остановился. Как-то отрешенно отмахнулся, словно эти слова были досадным камнем, летящим в него, и почти побежал прочь.
— Валера!!! Валера!!! Валера!!!
Она потеряла счет времени. Голос постепенно охрип и ослаб, из груди вырывались тихие всхлипы и стоны, но на зов так никто и не отозвался, кроме ветра. Он сочувственно завывал вместе с Оксаной, свистел вместе с ней от отчаяния и продолжал исступленно сражаться со снегом. Ее почти замело, но она не замечала. Ей было так плохо, так скверно, как не было еще никогда в жизни. Боли было слишком много. Из-за нее не хотелось жить. Боль огненным комом поселилась в груди и постепенно выжигала все внутри, причиняя немыслимые страдания. Оксана не чувствовала холода, не чувствовала слез, которые уже образовали ледяную дорожку на щеках, не чувствовала закоченевших пальцев, она не чувствовала ничего, кроме этой саднящей боли.