Сегодня он никак не мог заснуть. Тревожила ноющая боль в боку. Сунь встал, оделся и вышел на воздух. Приказав охране не сопровождать его, поднялся на одинокий холм, густо поросший кустарником. Здесь тихо и спокойно, шум из лагеря почти не долетает. Ветерок приятно охлаждает лицо, Где-то на горизонте вспыхивают грозовые зарницы. Над головой в туманном ореоле мерцает Млечный путь. Сунь присел на плоский камень, вытянул ноги в тяжелых сапогах и вспомнил вдруг день восьмого октября, канун своего выезда в Шаогуань, грустную размолвку с женой. Ей не хотелось отпускать его в Шаогуань, и она так часто и настойчиво говорила об этом, что он не выдержал и попросил ее больше не заводить на эту тему речи. Цин-лин обиделась. Теперь он сожалел о своей вспышке. Вспоминая Цин-лин такой, какой он оставил ее в Гуанчжоу, он никак не мог представить себе ее лицо, все виделись то мокрые от слез щеки, то сжатые припухшие губы.
Сунь Ят-сен устало прикрыл глаза рукой. Снизу, с долины, едва доносилось разноголосое пение солдат. Где-то под холмом, глубоко вздыхая, плескалась река. Повеяло запахом пресной воды. Но что это за шорох в зарослях? Сунь резко поднялся и пошел навстречу чьим- то шагам.
— Господин генералиссимус, мы вас повсюду ищем!
Сунь Ят-сен узнал голос одного из своих офицеров.
— Вам срочная депеша, — пояснил офицер, выходя из-за кустов,
— Идемте в штаб, — сказал Сунь и, опираясь на трость, торопливо пошел по тропинке вниз.
Депеша была от Чан Кай-ши, назначенного начальником военной академии Вампу. Он сообщал, что в городе вот-вот вспыхнет мятеж купеческой полиции. Ху Хань-минь, который остался в Гуанчжоу как заместитель Сунь Ят-сена, приказал вернуть купеческой полиции часть оружия. Сейчас они, Ху Хань-минь и Ван Цзин-вэй, затевают ссору с русскими советниками. «Что делать?» — спрашивал начальник военной академии. Вот и подтвердились опасения относительно Ху Хань-миня и Ван Цзин-вэя. Ван Цзин-вэй уже не раз требовал отослать из Китая русских военных советников. Сунь Ят-сен и раньше знал, с чьего голоса поет Ван. Крупная буржуазия, компрадоры, прояпонски настроенная интеллигенция всей душой ненавидят новую Россию и боятся ее. Сам Ху Хань-минь постоянно старается уверить Суня в том, что русский опыт для китайцев непригоден.
— Вы возвращаетесь в Гуанчжоу, господин генералиссимус? — спросил кто-то из офицеров.
— Как только закончу здесь самые неотложные дела.
Сунь Ят-сен лег на английскую брезентовую койку, натянул на ноги серое шерстяное одеяло. Вряд ли теперь уснешь. Но уснул он быстро. Утром его разбудила режущая боль в правом боку. Пересилив слабость, Сунь поднялся. Умывался долго, до красноты тер грубым полотенцем шею и грудь. Переменил белье и, возбужденный умыванием, отправился в штаб. Полдня он делал смотр войскам, приуроченный к десятому октября, Дню освобождения.
Вечером пришла телеграмма — в городе вспыхнул мятеж. Под охраной небольшого крестьянского отряда Сунь выехал в Гуанчжоу.
Гуанчжоу встретил Суня кровью: на пустой, залитой солнцем привокзальной площади он увидел обезглавленное тельце ребенка. Сунь сжал кулаки, не чувствуя, как ногти впились в ладони. «Ну, изверги, мы с вами еще посчитаемся!» Улицы, прилетающие к вокзалу, были пустынны, словно их население вымерло. Бой громыхал в противоположной части города. Оттуда доносились винтовочные выстрелы, стрекот пулеметов.
На Вампу Сунь рассчитывал застать только одну охрану. Но, к его удивлению, в помещении академии оказалось много народу. Из одноэтажного дома навстречу ему спешил Бородин. Следом за ним появилась Цин-лин. Они обнялись.
— Что в городе? — входя в дом, быстро спросил он у Бородина.
— Положение очень серьезное, но, думаю, Гуанчжоу отстоим.
— В пути я получил сообщение о высадку американской военной пехоты, это в самом деле так?
— Да, это верно, но вражеский десант пока довольствуется ролью пугала — очевидно, у него нет приказа об открытии военных действий. Кстати, мировое общественное мнение складывается в вашу пользу, доктор.