— Знаю, сяньшэн, знаю. В Гоминьдане по-прежнему много таких, для которых коммунисты страшнее нечистой силы. Они готовы отдать Китай империалистам, только бы не сотрудничать с Советами. У нас, в Шанхае, правые натравливают на коммунистов полицию, провоцируют конфликты среди учащейся молодежи, фабрикуют фальшивки, инспирируют погромы. Они стремятся во что бы то ни стало добиться раскола в Гоминьдане, — тогда они смогут открыто расправиться с компартией.
«Ясно, куда клонят правые», — зло думал Сунь Ят-сен. Их почерк ему хорошо знаком. Кое-кто из них приутих, но для этого пришлось порядочно потрудиться. И как ничтожно мало таких побед по сравнению с числом поражений!
Сунь Ят-сен рассказал Цюй Цю-бо, как перед самым его отъездом из Гуанчжоу Ху Хань-минь, заместитель Суня в Гоминьдане и правительстве, разразился бурной речью на собрании студентов Политехнического института. Тут досталось не только китайским коммунистам, но и советским друзьям, в частности политическому советнику Бородину. Правда, Ху Хань-минь (уж эти мне лисьи повадки!), по вполне понятным соображениям, не называл его имени, но склоняемая им на разные лады фраза о том, что в Южном Китае якобы распоряжается советский Ришелье, свидетельствовала не столько об эрудиции Ху Хань-миня в области французской истории, сколько о стремлении возбудить гнев и ненависть студентов к политике Сунь Ят-сена. А его братец Ху И-шэн притащил на митинг не менее двух десятков отъявленных головорезов — из недобитых остатков купеческой полиции. На случай, если Ху Хань-миню понадобится вооруженная поддержка.
— И все-таки, — продолжал Сунь Ят-сен, — не будем отчаиваться. В конце концов, в Гоминьдане можно обойтись и без таких людей, как эти господа. Они жаждут власти, доходных местечек. Кстати, какую бурную деятельность развернул Ху Хань-минь, чтобы протащить Ху И-шэна на пост мэра Гуанчжоу! Говорят, все нужные люди уже подкуплены. Если факты подтвердятся, не остановлюсь перед тем, чтобы отдать братьев под суд.
— Вы покидаете Юг в лихое время, сяньшэн. Если бы вы спросили моего совета, я предложил бы вам повременить с этой поездкой. В Пекине тоже неспокойно. От милитаристов можно ожидать любой провокации. А здесь, в Шанхае, ваше личное участие в пропаганде политической программы Гоминьдана — верный залог, что программу поддержат массы.
Сунь поднялся из-за стола. Отказаться от поездки на Север? Остаться в Шанхае? Разумеется, доводы Цюй Цю-бо имеют резон. Но решение уже принято. Там, в Пекине, речь пойдет о сплочении нации.
Вот и Ли Да-чжао прислал телеграмму о том, что пекинские коммунисты ждут его с радостью и нетерпением. Через три дня будет пароход. Силы Суня на исходе — он должен торопиться, он один знает, как мало ему осталось жить. В Пекин Сунь прибудет как глашатай мирного объединения страны. Это будет последняя его дань многолетней борьбе за единый и свободный Китай.
После недолгого раздумья он сказал:
— Я хотел бы еще раз побывать в Шанхае. Нам с вами надо еще о многом потолковать. — Но в душе Сунь был почти уверен, что они видятся в последний раз.
Цюй Цю-бо вызвался его проводить.
— Хотя, по правде сказать, мое общество скорее навлечет на вас какую-нибудь неприятность, чем защитит, все-таки я не могу отпустить вас одного.
Однако, к великому облегчению заплаканной супруги, ему пришлось остаться; у подъезда уже стояла машина, поджидавшая Суня. Очевидно, его маршрут стал известен охране.
Цюй Цю-бо приехал проводить Сунь Ят-сена в Усунский порт. На пристани уже собралась огромная толпа. Он пробрался к самым перилам, инстинктивно оберегая раненую руку, и изо всех сил замахал платком, не надеясь, впрочем, обратить на себя внимание Суня. Сунь стоял на верхней палубе в тесном окружении своих спутников. Над морем сияло солнце, но накрапывал едва заметный дождь. Солнечные лучи падали низко и освещали пароход, борт его влажно лоснился. Трап убрали, и в воздухе поплыли протяжные гудки. И тут Сунь Ят-сен увидел Цюй Цю-бо. Он наклонился к Цин-лин, указывая на него, затем вскинул над головой руки, сложенные как в крепком рукопожатии.
— Счастливого пути! Возвращайтесь скорее, сяньшэн! — изо всех сил крикнул Цюй Цю-бо, но тихого ответа не мог расслышать.
— Я и сам хотел бы, да…
Ночью в душной каюте Цин-лин вдруг вспомнила эти слова и до утра проворочалась на жесткой койке, мучаясь в предчувствии.
Утром она нашла каюту мужа пустой. Сунь уже поднялся на палубу. Он шел ей навстречу, улыбаясь несколько растерянной улыбкой, взял ее холодные руки и поднес к губам. Потом они опустились в шезлонги и, не замечая проходивших мимо редких пассажиров, думали каждый о своем. Сунь Ят-сен все старался вспомнить Гуанчжоу таким, каким он оставил его в последний раз, и не мог. Облик города неуловимо ускользал от него. Словно фрагменты большой картины возникали лишь отрывочные воспоминания. Оранжевый шар солнца в пелене прозрачных облаков, сонная набережная, безвольно поникшие паруса на сампанях. Сунь знал, что он больше никогда не увидит родной Гуанчжоу, город, где столько раз рушились и возрождались его надежды… И Шанхай позади. Сунь любил его тоже…