Но, по собственному выражению Сунь Ят-сена, он не был бы революционером, а пошел бы на службу к Дуань Ци-жую, если бы тот действительно стремился к уничтожению империалистического гнета в Китае.
Тем временем болезнь брала свое. Третьего января 1925 года Ляо Чжун-кай, встревоженный состоянием Суня и не находя возможным в обстановке острейшей внутрипартийной борьбы покинуть Гуанчжоу, послал в Пекин Хэ Сян-нин. Накануне ее отъезда к супругам Ляо неожиданно явился Ху Хань-минь. Он был необычайно вежлив и предупредите? лен. Вкрадчиво выспрашивал, не было ли писем ох Сунь Ят-сена. Сообщил, что Чан Кай-ши, выехавший в поход против Чэнь Цзюн-мина, прислал нарочного с просьбой привезти последнюю сводку о состоянии здоровья доктора Сунь Ят-сена. Но сохранить выдержку до конца Ху Хань-миню не удалось: по какому-то пустячному поводу между ним и Ляо Чжун-каем вспыхнула неизбежная ссора. Хэ Сян-нин пришлось вмешаться, но было ясно, что перемирие, которое вследствие этого наступило, неискренно и непрочно. Хэ Сян-нин выехала из Гуанчжоу с тревогой на сердце. Подозрение, что правые готовят расправу над Ляо, превратилось в уверенность, которая теперь ее не покидала.
В Пекине Хэ Сян-нин застала Суня в тяжелом состоянии. Понимая бесполезность оперативного вмешательства, он сперва наотрез отказался от операции в американском, рокфеллеровском госпитале, где были хорошие хирурги. К чему операция, если нет ни одного шанса выжить? Однако, уступив настояниям и просьбам близких, он все-таки согласился. Империалистическая пресса исходила желчью: «Как парадоксален в своих настроениях и поступках знаменитый доктор Сунь Ят-сен! То он выступает против иностранных держав с непримиримостью одержимого, то ложится на лечение в госпиталь, который принадлежит одной из них!» Как ни старалась Цин-лин, но газета с этой заметкой очутилась в руках Суня. Он только усмехнулся. Пускай себе злословят! Тех средств, что иностранцы награбили в Китае, достаточно, чтобы в каждой китайской деревне построить по такому госпиталю!
Этот ответ тоже попал в прессу.
После тяжелой и безуспешной операции Сунь Ят-сена перевезли в особняк бывшего министра иностранных дел Китая Гу Вэй-цзюня, известного также под европеизированным именем Веллингтон Ку. Министр бежал из Пекина, прихватив с собой все ценности, за исключением этого особняка. Он не успел его продать, и дом перешел в собственность нового пекинского правительства. Это было огромное строение, окруженное десятком домов поменьше, в тихом переулке Тешицзе. Прежде маленькие дома занимали жены и наложницы министра. Апартаменты главного особняка были отделаны с тяжеловесной английской роскошью: высокие панели из ценных пород дерева, покрытые искусной резьбой; синие шерстяные портьеры, подбитые цветным атласом; мраморные розовые камины, которые не топились, — в доме было паровое отопление; громоздкие хрустальные люстры. Сунь Ят-сена поместили в комнате, служившей прежде спальней. Но огромная кровать, инкрустированная перламутром, огромные шкафы вдоль стен, высокий, как неф собора, потолок наводили на больного уныние. Его перевели в другую комнату, поменьше. Окна ее выходили в сад, и Сунь мог целыми днями наблюдать за игрой весеннего света, прозрачного по утрам и синеющего к вечеру. Походная койка с жестким матрацем была для Суня удобнее пышного ложа. Он лежал на спине, выпростав поверх одеяла исхудавшие руки, и думал. Он думай о быстротечности жизни, о призрачности многих своих надежд, о Цин-лин, об их любви и их неродившемся ребенке…
Строй его мыслей нарушали посетители. Сперва врач, периодически приносивший ему зеленый настой из трав, густой, пахучий, горьковатый. Напиток слегка опьянял, после него обычно клонило ко сну. Суню жаль было терять на сон последние минуты жизни, и он отказывался его пить. Но над ним склонялась Цин-лин, в ее влажных, отливающих на свету темным янтарем глазах стояла мольба, и он сдавался. С трудом глотал обжигающую жидкость, отгонял обволакивающую дремоту, мысленно возвращался к началу своего жизненного пути, стараясь привести воспоминания в систему. Неудачи, победы, ошибки… Несмотря ни на что, ему так и не привелось увидеть Китай свободным и процветающим. Сунь был уверен, что рано или поздно родина его станет счастливой, но все-таки только верить или уже дожить — это разные вещи. От этой мысли возникало щемящее чувство неудовлетворенности, непоправимости. Особенно тяжелые стали ночи. Говорят, что смерть чаще всего приходит на исходе суток, когда силы человека слабеют. Сунь знал, что встретит смерть спокойно, но непримирённо. В далеком детстве его интересовало, что бывает с людьми после смерти. «Да ничего, — ответила его мать- крестьянка, — ничего, люди исчезают и все». Великая тайна бытия.