Сердито нахмурившись, полицейский потребовал тридцать долларов штрафа, сумму, в несколько раз превышавшую въездную пошлину, но зато пропустил Суня на берег, немедленно прекратив расспросы.
Сунь устроился в маленькой дешевой гостинице — здесь ему предстояло дождаться утра. Едва наступил рассвет, он отправился за город, туда, где располагалась китайская колония. Сунь очень рассчитывал на предстоящую встречу — ведь он ехал не просто к землякам, а в местное отделение общества «Последователи императора Хунъу»[8].
Сунь прекрасно помнил историю этого общества. Его основателями были приверженцы императорской династии Мин еще в годы правления второго маньчжурского императора Канси. Не один раз восставали китайцы против цинов по призыву этого общества. Правда, в самом Китае эта организация особого влияния уже не имела, но на чужбине, как слышал Сунь, была еще сильна.
Переехав мост над проливом Золотые ворота, связывающий центр Сан-Франциско с окраинами, Сунь очутился в рабочем поселке, который начинался большой свалкой. Свалка эта выглядела довольно оживленной, в мусоре копошились женщины, старики, дети. Петляя по кривым улочкам, экипаж доставил наконец Суня в китайское поселение. Жалкие лачуги здесь похожи на гуандунские, как две капли воды. Только вместо глинобитных стен стояли фанерные, а рисовую солому на крышах тоже заменили фанера и листы жести, сплошь испещренные печатями и штемпелями, — видно, их подбирали на той же самой свалке.
«Так вот как живут китайцы в прославленной Америке, стране безграничных возможностей, — подумал Сунь. — Наши бедные женщины успевают состариться, ожидая, когда разбогатеют их мужья, покинувшие родину! Значит, не всех она принимает по-матерински, как проповедуют миссионеры». Кучер остановил лошадь.
— Приехали, сэр.
Сунь подозвал перепуганную девчонку, попросил проводить к господину Цзян Сяну. Она подвела его к дому, чуть почище других.
Через минуту весть о том, что приехал гость из Китая, облетела поселок, и в доме Цзян Сяна собралось множество народу. Располагались на картонных ящиках или прямо на полу. Жарко горела лампа, время от времени кто-нибудь тихонько поднимался и доливал в нее керосин. Истосковавшись по родине, люди с жадностью ловили каждое слово Суня. Но когда Сунь сказал: «Девиз вашего тайного общества «Долой цинов, да здравствуют мины!» Что же вы делаете, чтобы его осуществить?» — ответа не последовало. Молчание длилось несколько минут. Наконец поднялся совсем древний старик.
— Сынок, — доверчиво глядя на Суня слезящимися глазами, произнес он, — что-то мы не поймем, о чем ты толкуешь. Мы не хотим никого свергать. А общество существует, чтоб помогать друг другу в беде, иначе пропадешь на чужбине.
Если бы знал старик, какой удар он нанес земляку. Вот тебе и надежды на эмигрантов!
Оставив неудачные попытки найти общий язык с сан-францисскими колонистами, Сунь сел в поезд, идущий в Чикаго, и вскоре мчался по полотну Великих равнин Невады. За окном плыл серый, нескончаемый ковер лебеды и полыни — скучная, однообразная картина, навевавшая грустные мысли. Подъезжали к Омахе. Внезапно Сунь решил сойти с поезда — здесь тоже находилась китайская колония, правда, совсем небольшая, всего пять-шесть десятков семей.
У причалов Миссури дремали плоты и баржи. Стоял конец лета, когда сильные ливни, питавшие реку, уступили место длительной засухе, вызвавшей мелководье.
Сунь заметил, что и здесь китайцы живут за чертой города. В Омахе большинство занято сезонными работами на консервном заводе. Как и всюду, Сунь увидел здесь покосившиеся хибарки, чиненые-перечиненные сети, кучи мусора и рыбьей чешуи, помои и нечистоты, выливаемые в тот же ручей, из которого берут воду.
Сунь вошел в первую же попавшуюся хижину и увидел пожилого китайца. Невысокого роста, коренастый, с крупными натруженными руками и ногами, он напоминал Суню деревенского кузнеца. Оказалось, что Ли, так его звали, живет в Омахе недавно. Прежде он проживал в Нью-Йорке, где работал грузчиком, а когда начал стареть, перебрался сюда, в Омаху. Зиму он плавает на пароходе до самого Сент-Луиса, все еще таскает мешки с пшеницей, а летом огородничает. Ли оказался человеком живого ума и большой любознательности. Засыпал Суня вопросами, охотно говорил сам, а когда Сунь рассказал ему о революционных событиях в Китае — сюда доходили лишь их отголоски, — неожиданно сказал:
— Дело верное, господин Сунь Ят-сен. Наши колонисты, все до единого, воображают себя защитниками трона минского императора. Только позвольте вас спросить, — вы, видать, человек ученый, — какая нам радость защищать давно помершего императора? Ведь этого самого Хунъу давно уже нет на свете. Зачем нам мины? Неужто кто-либо лучше, чем сам народ, знает, что нужно Китаю? Выходит, народу и править бы у себя в Китае.