Но Чжэн Ши-лян не торопился соглашаться с Сунем.
— Ты прав, Вэнь, крестьяне — народ темный и в политике не разбираются. Но ведь революцию- то мы делаем для них! Ты утверждаешь, что они не пойдут дальше лозунга «Долой цинов!». Верно! Да ведь и наша революция начинается с того же. Значит, нам по пути! А союз с реформаторами — он ведь основан на том же!
— Серьезный довод. Но сможет ли Союз возрождения повести за собой крестьян, организовать эту силу? Это надо хорошенько обдумать. А сейчас позволь тебе представить господина Миядзаки Торадзо. — Он повернулся к сидевшему в углу японцу. Миядзаки, молча слушавший разговор Сунь Ят-сена и Чжэн Ши-ляна, глубоко поклонился, почтительно опустив обе руки.
Император Гуансюй проснулся поздно. Сон его был тяжелым, очевидно, от чувства страха, для которого у императора имелись веские основания: ему стало достоверно известно, что Жун Лу, глава партии императрицы, бригадный генерал, возглавляющий приказ общественных работ, замышляет правительственный переворот. Цель этого переворота — отстранение его, Гуансюя, от власти и возвращение к правлению императрицы Цы Си. Гуансюй видел, что его поведение, особенно покровительство реформаторскому движению, настораживало императрицу.
Реформаторы во главе с Кан Ю-вэем, вольнослушателем императорской академии, возмущенные капитулянтской политикой цинского двора, терпевшего сокрушительное поражение в войне с Японией, требовали проведения в стране политических реформ. С одной стороны, Гуансюй мог не опасаться — эти «реформы» не вывели бы страну за рамки просвещенного абсолютизма. С другой — в многочисленных посланиях господина Кана императору содержалось настойчивое напоминание об уроках французской революции и судьбе Людовика XVI. И шестнадцатого июня 1898 года Гуансюй удостоил Кан Ю-вэя аудиенции в своей летней резиденции. Конечно, императрица осведомлена, что, начиная с того дня, ее племянник принимает у себя главу реформаторов и прислушивается к его советам. Кан Ю-вэй импонирует Гуансюю не только предложениями совершенствовать в Китае земледелие, поощрять промышленность и торговлю и предупреждениями об опасности раздела страны иностранными державами. Господин Кан так искренне клянется императору в безграничной преданности, что это тронуло бы и менее недоверчивое сердце, тем более что такая добродетель, как верность, в императорском дворце отнюдь не процветала. Вот и теперь, когда настал трудный час, реформаторы обещают прийти на помощь Гуансюю в его борьбе против партии императрицы, против ненавистного царедворца Жун Лу. Генерал Юань Ши-кай, начальник судебной палаты провинции Чжили, командующий новой армией, рекомендован Гуансюю как человек, на которого можно во всем положиться. Сегодня Гуансюй примет генерала.
Облачившись при помощи слуг в платье «желтого блестящего» императорского цвета, император проследовал в Чжун-Хэтэ, Палату мира. Взгляд его привычно задержался на искусно вырезанном из нефрита дереве. Оно стояло в левом углу Палаты, у входа, и, любуясь им, император одновременно не выпускал из виду двери. Внезапно он вздрогнул. Опять эти часы! Скрипнули и растворились дверцы сандаловой коробки на высоком постаменте из яшмы. Из них выскочила крошечная золотая обезьянка и трижды протянула коралловый персик агатовому слонику. Три часа! Император поморщился. Его пухлое лицо, утратив гладкость, мгновенно приобрело сходство со старым потрескавшимся фарфором. Генерал Юань Ши-кай опаздывает! Гуансюй приподнялся в кресле, и в то же мгновение глубокие складки парчового занавеса пришли в движение: не переставая низко кланяться, в Палату вошел Юань Ши-кай. Генерал был одет пышно и со вкусом, его пристрастие к роскоши давно было известно при дворе: длинный голубой халат расшит замысловатым орнаментом, на черных туфлях — вышитая птица феникс, символизирующая императрицу.
Юань Ши-кай опустился на колени возле шахматного столика, прямо перед Гуансюем, и замер в ожидающем поклоне.
— Как ты думаешь, генерал, императрица знает, что ты у меня? — быстро спросил Гуансюй.
Юань Ши-кай про себя улыбнулся, но ответил серьезно:
— Я принял все меры предосторожности, о Сын Неба! — и подумал: «Ах, Гуансюй, Гуансюй! Вам бы побольше храбрости. Затеяли дело, так надо до конца идти!»
— Какие же новости ты принес, генерал? — спросил император, отмечая про себя: «До чего же бесстрастное лицо, ничего на нем не прочтешь. Не прост, ох, не прост этот генерал. Ну да выбирать не приходится».