— Именно так.
— Так вот, господин начальник полиции, задержанный вами Миядзаки Торадзо, мой помощник, уполномочен мною передать эти деньги господину Кан Ю-вэю. Вы не посмотрели мои документы? Пожалуйста.
Начальник полиции долго рассматривал протянутые ему бумаги.
— Миядзаки должен быть немедленно освобожден! — нетерпеливо произнес Сунь. — Мне предстоит заключить в Сингапуре несколько крупных сделок, не терпящих отлагательств, и без помощника мне не обойтись. В ваших руках дела фирмы, которую я представляю!
— Все это довольно убедительно, господин Накаяма, но меч… У арестованного отобрали меч.
Сунь поднялся, давая полицейскому понять, что деловому человеку некогда заниматься такими пустяками.
— Меч — символ храбрости у нас в Японии, — проговорил он как можно небрежнее, — его носит при себе каждый самурай.
— Арестованный — самурай?
— Разумеется. Разве при аресте меч нашли обнаженным?
Полицейский уткнулся в протокол:
— Действительно, оружие было изъято у Миядзаки при личном обыске. Но господин Кан Ю-вэй сам вызвал полицию и обвинил Миядзаки в покушении на его жизнь!
— Только чрезмерно развитое воображение толкнуло господина Кан Ю-вэя на шаг, который не делает ему чести.
— Я распоряжусь освободить Миядзаки Торадзо. Как быть с деньгами?
Сунь оперся на длинную ручку зонта. «Сейчас вы будете наказаны, господин Кан Ю-вэй», — подумал он с усмешкой.
— По справедливости деньги должны достаться вам. Сингапурской полиции причинено столько беспокойства! — Сунь ослепительно улыбнулся.
В тот же миг все было решено: подписан приказ об освобождении Миядзаки, «за введение властей в заблуждение» господину Кан Ю-вэю назначен штраф, а господин Накаяма и господин начальник сингапурской полиции расстались добрыми друзьями.
Переговоры с Ли Хун-чжаном и случай с Кан Ю-вэем окончательно убедили Сунь Ят-сена в том, что союз с реформаторами невозможен, рассчитывать на их помощь бессмысленно. Оставалась последняя надежда на японцев. Революционные войска стягивались к Амою, чтобы начать выступление, ждали оружие, обещанное Миядзаки. Сунь еще не знал, что японцы тоже предали его.
Чжэн Ши-лян умирал. Один, в заброшенной полуразвалившейся хижине на окраине Гонконга. И вокруг не было никого, кому он мог бы поведать, что с ним случилось… Холера свалила его, едва он добрался в город. Он ведь врач и сразу понял, что это холера. Собравшись с силами, на рассвете он покинул дом, приютивший его, не хотел быть неблагодарным. И вот теперь он лежал совсем один. Голова его пока еще оставалась ясной, хотя он знал, что это ненадолго. Чжэн Ши-лян перебирал в памяти картины минувшего, думал о странностях жизни, в которой воины умирают от болезней, как простые смертные… Когда пришел приказ Сунь Ят-сена о роспуске отрядов, Ян Цюй-юнь закричал: «Не позволю!»
— Но японцы отказались поставить оружие, мы не можем подставлять под пули безоружных людей, мы революционеры, а не убийцы!
— Трусы могут уходить! Мы сами договоримся с японцами! — подбородок Яна задрожал, руки нервно ощупывали карманы. Чжэн Ши-лян брезгливо смотрел на эти суетливые холеные руки.
— Позерство, господин Ян, — устало сказал Чжэн Ши-лян. — Вы и. винтовку- то держать не научились.
— Как вы смеете! — Ян Цюй-юнь бросился к Ши-ляну, уронил пенсне, неловко и беспомощно зашарил по полу. Чжэн Ши-лян обошел его и толкнул дверь плечом. В сущности, Ян был близок к предательству…
Чжэн Ши-лян провел сухим языком по губам — мучила жажда.
…Из Амоя надо было уходить. Распустив армию, они дожидались в маленькой деревушке транспорта, чтобы ехать к морю, где их должен ждать катер. Была тяжелая серая ночь. Дождь топтался по раскисшей земле, горы растворились в едком тумане, и утро не предвещало ничего хорошего. Чжэн Ши-ляну не спалось — всю ночь душил кашель, холодное отчаяние сковало сердце: он никак не мог смириться с поражением, вторым поражением в его жизни. Как живой стоял перед ним Лу Хао-дун, словно упрекая его за этот второй провал.
Утром все были готовы к отъезду. День тянулся томительно долго. После обеда Чжэн Ши-лян еще раз проверил свои записи, тщательно им закодированные, осмотрел и почистил и без того вычищенный револьвер, затянул ремнями походную сумку, в которой кроме жестянки с горстью патронов ничего не было. Ян сидел на полу, подтянув колени к подбородку, и бросал на Чжэн Ши-ляна нетерпеливые взгляды. Только курьер Сунь Ят-сена Ямада Есимаса спокойно похрапывал, подложив под голову кожаный мешок. Не унывал и Тао Сань-го, молодой командир, прибывший в Амой с рекомендательным письмом Сунь Ят-сена.