— Я думаю о том, что меня ждет впереди. Доктор Керр не пожелал рекомендовать меня мистеру Хо Каю, правда, он дал мне письмо к Джеймсу Кэнтли — они знакомы еще по Лондону.
— Какая разница. Насколько мне известно, и в этом, и в другом колледже изучают европейскую медицину. И, кажется, именно доктор Кэнтли — помог мистеру Хо Каю основать колледж, — постарался успокоить Суня Лу Хао-дун.
— Друзья мои, вы только посмотрите! — воскликнул вдруг Чжэн Ши-лян, приосанившись. Его восторженный взгляд проводил встречную молоденькую девушку. Она и впрямь была необыкновенно хороша, с высокой замысловатой прической, грациозная и хрупкая, как старинная фарфоровая статуэтка.
— Любовь! Вот что движет жизнь, не правда ли, Сунь? — и Чжэн посмотрел на Суня так, как будто ему- то это должно быть известно лучше других. Сунь даже смутился.
— Не знаю… Правда, я давно женат, но ведь в деревне женятся не по любви.
— Но ты любишь свою жену? — допытывался Чжэн.
— Я мало думал об этом.
— Ну, не правда! — вмешался Лу Хао-дун. — Она такая хорошенькая и, я слышал, очень работящая.
— Наверное, но я не сам ее выбирал. Ее выбрали родители. — И он замолчал, давая понять, что на эту тему больше говорить не намерен. «Люблю ли я женщину, которая зовется моей женой?» — подумал он.
— Лу, ты бы лучше рассказал о себе. Говорят, что тебя постоянно встречают с какой-то девушкой около английской сахарной фабрики, — решил Сунь сам перейти в наступление. Лу Хао-дун покраснел.
— Это верно. Я тоже собираюсь жениться. Вот только стану зарабатывать побольше.
— Ну, надеюсь, что в женитьбе тебе больше повезет, чем мне, — сказал Сунь как-то слишком громко и весело. Чувствовалось, однако, что он больше огорчен этой новостью, чем обрадован.
Продолжать разговор не пришлось — пароходик, на котором должен был отплыть Сунь, загудел, предупреждая пассажиров, и друзья заторопились.
Поздним майским вечером 1892 года Сунь сидел в круглой желтой гостиной в доме доктора Кэнтли и рассматривал свой диплом.
«Господину Сунь Ят-сену, уроженцу деревни Цуй- хэн провинции Гуандун, присвоена ученая степень лиценциата медицины и хирургии из Гонконга».
За окном буйно зеленели сады. Аромат зацветающих магнолий обычно стойко держался до глубокого вечера, пока на небосводе не появлялся золотой рог. И уже в начале ночи, когда утомленный город затихал ветер приносил в раскрытые окна не солоновато- горькие, терпкие запахи моря, а слабое пресное дыхание реки. Сунь любил этот час освобождения от дневных забот и суеты.
— Ну вот, пришло и мое время, — произнес Сунь со вздохом.
— Пришло, пришло, уважаемый доктор Сунь Ят-сен, — улыбнулся хозяин дома. — От души поздравляю!
Доктор Кэнтли сидел напротив Суня, положив руки перед собой на вязаную коричневую скатерть. Это была его обычная поза: так же стоял он и на кафедре, когда не требовалось что-нибудь демонстрировать. Рядом с ним на резном стуле с высокой спинкой восседал его коллега, преподаватель анатомии доктор Мэнсон, прямой и неподвижный, как изваяние.
— Что же вы намерены теперь делать, где обоснуетесь?
— Собираюсь перебраться в Макао[4], - ответил Сунь на вопрос доктора Кэнтли.
— В провинцию Португалии? — светлые брови Джеймса Кэнтли взлетели вверх. Он недоуменно пожал плечами и наклонил свою русую голову, рассматривая Суня, словно видел его впервые.
— Прошу прощения, учитель, не в провинцию, а в колонию Португалии. Кажется, от Лиссабона до Аомыня — простите, не люблю называть его Макао: звучит не по-китайски — около двадцати тысяч ли, если считать по прямой. А с берегов Утиного канала в Аомыне китайский берег виден. Не так ли, господа? — В голосе Сунь Ят-сена зазвучали металлические нотки.
Сунь любил этих людей, сидящих сейчас напротив, особенно доктора Кэнтли, но никогда не вступал с ними в спор. Не потому, что он был ученик, а они — учителя. Он словно чувствовал, что, начав спорить, может переступить ту черту, за которой их дружеским отношениям будет нанесен непоправимый ущерб. Но сейчас он не мог себя сдержать.
— Назовите мне, господа, такой уголок в Южном Китае, куда не проникли бы иностранцы. Затрудняетесь? Думаю, что в вашей доброй старой Англии, ничего подобного не происходит. Почему же китайцы должны выносить все это?
За время, проведенное в колледже у Джеймса Кэнтли, Сунь привык к Гонконгу, но это был слишком английский город, и этого он не мог объяснить своим учителям. Здесь китайцам особенно тяжело дышалось. Да, он намерен уехать в Аомынь; оттуда удобно поддерживать связь с другими городами на китайском побережье. А связи необходимы. Пока ему удалось добиться немногого — не все люди, с которыми он говорил, понимали и поддерживали его. Стоило ему заявить: «Мы должны свергнуть маньчжурскую династию и посадить на наш трон китайца», как люди, слушавшие его с почтением, поворачивались и потихоньку расходились. Впрочем, это понятно — крамольные слова могут стоить жизни. И все же Сунь все чаще говорил себе: «Капля камень точит».