— Где твой муж, женщина?
— Не знаю.
— Ну, так мы тебе напомним! Он в армии, которая воюет против императора! Но ее уже не существует, она уничтожена. Да будет сотни тысяч раз благословенна прародительница наша, божественная императрица Цы Си! Повторяй за нами эти слова!
— Не стану я этого говорить! — крикнула Ли-и, пытаясь вырваться из рук стражников. Ее ответ поразил односельчан даже больше, чем стражников: Ли-и была женщиной тихой, никто никогда от нее резкого слова не слыхал.
— Ах ты, тварь! Твой муж бунтовщик, а за участие в выступлении против императора нам приказано вырезать всех родственников бунтовщиков до третьего колена! Видала?! — и стражник показал кнутовищем на валявшееся в пыли тело старосты. — А ну, повторяй за мной: «Да будет сотни тысяч раз…»
— Не буду! — снова крикнула Ли-и. Стражник расстегнул натиравший шею ворот своего новенького халата (Сяо заметила багровую полоску на грязной коже), затем неторопливо размахнулся и жестко, словно молотком, ударил Ли-и в висок. Ли-и, не охнув, рухнула на землю, а стражник так же неторопливо и методично начал бить ее ногами. Огромный черный пес Чуня бросился на стражника и в ту же минуту, сраженный винтовочным выстрелом, вытянулся рядом с хозяйкой. Стражник коротким взмахом палаша отрубил Ли-и голову.
Сяо Цзун не помнила, что было дальше. Очнулась она на чужом дворе, куда ее оттащили подростки. И там пролежала до глубокого вечера под тяжелыми и колючими вязанками хвороста, А когда опустилась черная ночь, шатаясь от слабости, чутко прислушиваясь к каждому шороху, крадучись, как волчица, она покинула деревню…
Сунь Ят-сен взял в ладони лицо Сяо, вытер слезы, бежавшие по ее щекам. Тяжело было ему слушать этот рассказ: как хотел он тогда вместе с Чжэн Ши-ляном пробраться в глубь Китая, возглавить борьбу лучших сынов своей отчизны. Но ему в том, 1900 году в Гонконге и на берег-то с парохода не дали сойти, сразу местные власти под надзор взяли.
— Не плачь, Сяо, мы отомстим. И за Ли-и, и за Чуня, за всех, кто принял мученическую смерть от рук палачей. А что ты делала дальше, когда ушла из деревни?
— Добиралась до Шанхая.
Кажется, с тех пор прошла целая вечность! Сперва Сяо долго скиталась по провинции Гуандун. Там вступила в тайное общество «Белый лотос». Ну да, выдавала себя за мужчину, ведь женщин в общество не принимают. А когда тайна раскрылась, ее все-таки не выгнали — она ловко умела раздобывать разные сведения, выдавая себя то за дочь разорившегося помещика, то за госпожу из знатного дома, а то за девушку сомнительной профессии. Бродила по базару, продавая циновки из тростника и вырезанных из бумаги драконов и тигров, переодевшись в мужское платье, ходила на сампане в Ханькоу. До Шанхая добралась только через три года, но Тао Сань-го так и не нашла…
— Сань-го жив. Он настоящий революционер, Сяо, ты можешь им гордиться. Сейчас он в Гуанчжоу, я послал его вести пропаганду в цинских войсках. Оттуда поедет в Шанхай, а потом в Учан.
Сяо Цзун беззвучно плакала: видно, и радость бывает нелегко пережить. И Сунь Ят-сен позавидовал Тао — о нем самом еще никогда никто так не плакал.
Шел апрель 1907 года. Отряд, сформированный Сунь Ят-сеном из членов Объединенного союза, покинув Французский Индокитай, с трудом продвигался на восток сквозь тропический лес. Целью следования отряда был горный перевал и охраняющие его форты Чжэньнаньгуаня. Если удастся захватить перевал, доступ правительственным войскам, посланным на усмирение крестьянского восстания в провинцию Гуанси, будет закрыт. Отряд продвигался медленно. Лошади утопали в густой, по шею, траве. Далеко позади остался Ханой с его тенистыми кривыми улочками, тихий и провинциальный. Всадников окружал безмолвный, величественный и таинственный лес. Пьянил пряный, душный аромат мяты и камфары. Узловатые стволы деревьев походили на мифических животных. Лохматились невызревшие травяные папоротники, сквозь море ползучего кустарника с редкими кроваво- красными цветами, названия которого никто не знал, местами слепо прорывались ветви диких баньяновых деревьев. Ехали молча: мрачная, тяжелая дорога не располагала к разговорам.
Сунь Ят-сен покосился на Хуан Сина, тот, мерно покачиваясь в седле, дремал. Сильные смуглые руки сложены на луке, словно для католического причастия. Сунь Ят-сен оглянулся, отыскивая глазами Сяо Цзун. Она ехала на коренастой рыжей лошадке. Издали всадницу можно было принять за подростка — такая она была хрупкая и узкоплечая. Сунь придержал лошадь, ожидая, когда Сяо подъедет поближе.