Юань Ши-кай сделал пометку в записной книжке. Хорошо, он лично отдаст такой приказ. Сунь Ят-сен поднялся.
— Дорогой доктор, счастье общения с вами внесло умиротворение в мою душу. — Юань Ши-кай поднес к глазам шелковый платок. — Осмелюсь поинтересоваться, каковы ваши намерения относительно будущих занятий?
— У меня еще осталось несколько незавершенных дел в Пекине, а затем я отправлюсь в Японию, попытаюсь получить там несколько частных займов на строительство железных дорог.
— Неслыханное благородство, господин Сунь Ят-сен! Ваши помыслы, как всегда, направлены на неотложные нужды родины! А почему вы предпочитаете обратиться к частным банкам?
— Очень просто. Частные банки не потребуют от нас в целях обеспечения займов передачи в их распоряжение китайской территории.
— У вас настоящий государственный ум, господин доктор. — Юань незаметно посмотрел на массивные золотые часы — подарок одного из государственных деятелей Соединенных Штатов. Фигурные стрелки показывали половину второго. — Однако, я думаю, и государственные займы Китаю не повредят.
Сунь Ят-сен откланялся. Выйдя из приемного покоя, он никак не мог отделаться от неприятного осадка, который оставил в нем конец разговора с Юанем. Знать бы ему, что едва спустилась за ним тяжелая бархатная портьера, как генерал, оправив халат и придирчиво оглядев себя в зеркале, поспешно покинул резиденцию через черный ход. Закрытая машина сделала по городу несколько петель и кружной дорогой направилась в посольский квартал. В Гонконг- Шанхайском банке генерала уже ждали представители международного банковского консорциума. Обещая крупный заем, державы мечтали задушить руками Юань Ши-кая еще не окрепшую Китайскую республику. Юань Ши-кай хотел того же: днем и ночью ему мерещился императорский трон. И дорога к трону становилась все тверже, все накатаннее: он получит заем, в его руках вся армия с ее генералитетом и офицерством. Уже сейчас ему воздают императорские почести. Императорский жезл, тайно вытребованный из Запретного города, дожидается своего часа. Юань Ши-кай будет императором! Конституция, парламент — это все глупость, балласт, путы. С этим он знал, как поступить. Правда, опасался, что, разобравшись в его истинных намерениях, против него поднимутся революционные силы страны. Многих революционеров он уже убрал с дороги. Но Сунь Ят-сен! С ним еще придется повозиться! Хорошо, что он и Хуан Син уезжают в Японию, оттуда не так отчетливо видно, что делается в Поднебесной.
Сунь Ят-сен застал Хуан Сина дома. Прямо с порога он швырнул на стол номер «Тайме».
— Полюбуйтесь, бывший главнокомандующий, на плоды нашей с вами политической близорукости! Юань Ши-кай продает Китай державам. Эта «сильная личность», эта «замечательная метла», которая вымела заодно с цинами и республику!
Известие о подготовке грабительского займа, как снежный ком, с головокружительной быстротой обрастало подробностями.
Сунь уселся в углу, залпом выпил чашку чая. Война, решительная и беспощадная, должна быть объявлена Юань Ши-каю. Если Юань удержится у власти, государство погибнет. Сейчас любое проявление малодушия станет предательством интересов родины.
— Надо связаться с Сун Цзяо-жэнем, — глухо сказал Сунь Ят-сен, — необходимо собрать все революционные силы в единый кулак.
Сун Цзяо-жэнь начал недавно переговоры с несколькими группами либерального толка об объединении в одну «открытую» партию. Хотя Объединенный союз по своей структуре и методам работы не был приспособлен к теперешней новой роли парламентской партии, Сунь возражал против его ликвидации, особенно теперь, когда намерения Юаня стали ясны. Но убедить Сун Цзяо-жэня и других ему не удалось. Союз доживал последние дни. На смену ему пришел Гоминьдан — Национальная партия, лидером которой и стал Сун Цзяо-жэнь.
Сунь Ят-сена избрали «главным директором» новой партии. Учредительный конгресс Гоминьдана, состоявшийся в августе, прошел под лозунгами: «Укрепить республику!», «Обеспечить демократию!»
Гоминьдан безусловно окажет сопротивление Юань Ши-каю, надеялся Сунь. Надо ехать на Юг и организовать партии широкую поддержку. Сперва — в Шанхай… Но Юань, едва только почует сопротивление, установит в стране военную диктатуру. Овечья шкура давно стала контрреволюционному шакалу не по росту.
К ненависти Суня примешивалось чувство горькой досады: как наивно было верить, что Юань Ши-кай, старый императорский сановник, будет заботиться о благе родины; тешить себя иллюзией, что он может измениться к лучшему. Но какой лисой прикидывался Юань, с каким неподражаемым искусством разыгрывал демократа и республиканца!