— Единство желтой расы толкуется весьма оригинально, — заметил однажды Сунь Ят-сен Ляо Чжун-каю. В его тоне содержалось куда больше горечи, нежели сарказма. — Ты помнишь, дорогой Ляо, как совсем еще недавно Ниппон во все трубы трубила о кровных узах с Китаем, а теперь она считает, что эти узы обязывают ее опекать нас с позиции силы.
Ляо Чжун-кай был теперь почти единственным человеком, во всем разделявшим взгляды Суня, особенно в трудные времена эмиграции.
— Страна восходящего солнца сейчас напоминает тигра перед прыжком на слона, — угрюмо согласился Ляо.
Дверь распахнулась. Хэ Сян-нин, возбужденная, стояла на пороге.
— Потрясающие новости! В одном из буддийских храмов Будду превратили в… рядового японской армии! Как вам это нравится? — Она перевела дух. — На голову статуи натянули суконный военный шлем. Говорят, он сшит по специальному заказу в одной из лучших мастерских Токио. И перед этим Буддой ежедневно будут происходить торжественные молебны о даровании победы японскому оружию в Китае, на Шаньдунском полуострове.
— Вот это находчивость! — невесело восхитился Ляо. — Она принесет немалый доход предприимчивому настоятелю!
— Что ж, этого можно было ожидать! — заметил Сунь. — О том, что Япония готовится со дня на день объявить нам войну, знает каждый школьник: по утрам дети распевают молитвы во славу японской военщины.
Вскоре худшие опасения Сунь Ят-сена оправдались: восемнадцатого января 1915 года японский посланник в Пекине граф Хиоки Эки вручил Юань Ши-каю пространный документ, вошедший в историю под названием «Двадцать одно требование». Ниппон потребовала у Китая передать ей одну из богатейших приморских провинций — Шаньдун, предоставить особые права в Южной Маньчжурии, восточной части Внутренней Монголии и многое другое. О войне не было сказано ни слова, но на документе просвечивали водяные изображения дредноутов и пушек. Весьма красноречиво! В Пекине начался яростный торг.
— Как ты считаешь, — спросил как-то Сунь Ят-сен у навестившего его Миядзаки, — Юань Ши-кай подпишет «Двадцать одно требование»?
— Подпишет. Если, конечно, он по-прежнему намерен превратить свое кресло президента в трон императора.
— А это ему гарантировано? Миядзаки заколебался.
— Я не настаиваю, можешь не отвечать. — Сунь Ят-сен пристально посмотрел на Торадзо. — Но мне всегда казалось, что ты более осведомлен, чем другие японцы, из тех, кто ходит в мой дом.
— Что я могу тебе сказать? — в отчаянии воскликнул Миядзаки. — Я вправе тебе сообщить только личные догадки. Думаю, что Юань Ши-кай не та фигура, которая способна навести в Китае порядок. А без должного порядка…
— …позиции Японии в Китае никогда не будут прочны. Ты хотел сказать это?
Миядзаки на мгновение опешил.
— Не смущайся, Торадзо, мы ведь не дети, чтобы не понимать, что Япония печется о собственной выгоде.
— Пожалуй…
— Следовательно, дни Юаня сочтены, — заключил Сунь Ят-сен.
Миядзаки облегченно вздохнул.
Раз Юань еще пытается опираться на США и Англию и не уступает Японии, почему бы японцам не поддержать республиканцев? Сунь Ят-сен так прямо и спросил об этом у Торадзо. Торадзо поразился в душе наивности своего друга. Но он не мог ответить Суню столь же прямо, что именно революционеров ненавидит японское правительство, потому-то оно и не считает Юаня подходящей фигурой для себя: он не справится с новой волной революционного подъема, это очевидно.
Все это, может быть, и пришлось бы Торадзо высказать, если бы не явился Хуан Син. Хуан Син пришел мрачный. Несмотря на теплый вечер, он уселся поближе к печке, на которой кипел большой чайник. Он долго тер руки, словно они закоченели. Было видно, что ему не по себе.
— Выходит, теперь самое время развернуть новую кампанию против Юань Ши-кая, — продолжая прерванный разговор, произнес Сунь, обращаясь к Хуан Сину. — Вы слышали, Юань как правитель Китая больше не интересует японцев.