Вскоре Миядзаки действительно посетил господина Лян Ци-чао. По дороге он неотступно думал о Сунь Ят-сене, об их последнем разговоре и предстоящей беседе с Лян Ци-чао, давним идейным противником Суня. Сейчас ситуация складывалась таким образом, что Лян Ци-чао, вопреки своей воле, а возможно, и личным симпатиям, вынужден будет выступить против Юаня, непримиримого врага Сунь Ят-сена. Когда Миядзаки думал об этом, угрызения совести мучили его не так сильно.
Секретарь Лян Ци-чао, пожилой человек, одетый и причесанный по европейской моде, дал почувствовать посетителю, что получить аудиенцию у его господина — дело чрезвычайно трудное. «Господин дома, но он принимает лишь по субботам», — чопорно произнес он. Прикинув, что сегодня только среда, Миядзаки решил проявить настойчивость:
— И все-таки доложите. Вот моя визитная карточка.
Через десять минут к нему вышел другой слуга. Низко кланяясь, он просил господина извинить за бесцеремонность и пройти во внутренний двор.
Во дворе под застекленной на английский манер крышей сидел сам Лян Ци-чао, важный придворный советник Юань Ши-кая. Он делал вид, что читает книгу. Что Лян притворяется, Миядзаки разгадал с первого взгляда — кому же придет в голову читать такую серьезную вещь, как произведение Сунь Цзы («Трактат о военном искусстве»), когда у тебя над головой пышет жаром раскаленное стекло? Скопировав новинку, китайские строители упустили одну деталь — крыша не раздвигалась, как это принято в Англии, а следовательно, в солнечную погоду внутренний двор неизбежно превращался в пекло.
«Господин Миядзаки Торадзо!» — пронзительно выкрикнул слуга и тотчас же удалился. Хозяин неторопливо поднялся навстречу гостю, и оба церемонно раскланялись.
— Ну вот, — произнес Миядзаки, всматриваясь в ничуть не изменившееся лицо Лян Ци-чао, — мы с вами встретились снова. Помните Токио?
Невозмутимость, присущая Лян Ци-чао, на секунду оставила его, он опустил глаза. О приезде Миядзаки Торадзо он уже был осведомлен, но ничего хорошего от этого визита не ожидал, так как личность этого человека, слывшего одним из верных друзей Сунь Ят-сена и замышлявшего некогда покушение на наставника и соратника Ляна, знаменитого реформатора Кан Ю-вэя, была ему хорошо известна. Впервые они встретились еще в 1898 году, после краха «Ста дней реформы». Но дружбы никогда не водили. Зачем же пожаловал японец?
Лян Ци-чао понадобилось усилие, чтобы придать своему лицу и голосу выражение радушия.
— Милости прошу, господин Миядзаки! — широким жестом, сияя белозубой улыбкой, он указал гостю на длинную полированную скамью с синими атласными подушками. Слева на черном столике в россыпи перламутровых вкраплений возвышалась позолоченная ваза с сахарным печеньем и другими лакомствами. Над ней назойливо кружилась большая муха. Она никак не давала Торадзо сосредоточиться. Тогда он ловким движением поймал насекомое и зажал его в кулаке. Перехватив недоуменный взгляд хозяина, но не разжимая, однако, пальцев, он сказал;
— Вы, разумеется, не подозреваете, господин Лян Ци-чао, какие обстоятельства придали мне смелости просить об аудиенции в ваш неприемный день. И все же нижайше прошу извинить меня.
Сановник вежливо наклонил голову в маленькой круглой шапочке, не переставая наблюдать за гостем.
— Я всего лишь выполняю приказ, не более. Свободной рукой Миядзаки извлек из бокового кармана пиджака обрывок пергамента с изображением черного дракона. Лян Ци-чао небрежно скользнул взглядом по рисунку, но Миядзаки сразу почувствовал, как внутренне подобрался и напрягся его собеседник. «Миядзаки — посланец «Черного дракона»? Что это значит?» — с нарастающей тревогой подумал Лян Ци-чао.
Внешне сохраняя хладнокровие, он вышел в соседнюю комнату и принес оттуда кусочек пергамента с нарисованным на нем хвостом дракона. На пергаменте у Миядзаки была голова, у Ляна — хвост. По уставу тайного общества такая ситуация требовала от Лян Ци-чао беспрекословного повиновения.