Обедом распоряжалась сама госпожа Сун Цин-лин. После обеда они перешли в кабинет. На маленьком круглом столике стояли бутылка виски и сифон. Сунь налил гостю из бутылки, себе — из сифона.
— Я давно мечтал о беседе с вами, господин Сунь Ят-сен, — почтительно произнес Чан Кай-ши. Глоток виски прибавил ему храбрости. — В наше время редко удается поговорить с кем-нибудь откровенно.
Сунь Ят-сен бросил на Чан Кай-ши быстрый взгляд.
— Что вы скажете о Лу Жун-тине, господин Чан Кай-ши?
— Гнусный предатель, вот кто он! И скажу вам, сяньшэн, ни одному из южных генералов доверять нельзя.
— Но ведь он возглавляет армию.
Мысли Чан Кай-ши заметались. Он почувствовал, что должен сейчас сказать что-то такое, от чего будет зависеть вся его жизнь. Сунь ждал ответа.
— Видите ли, сяньшэн, — неуверенно, как бы нащупывая почву, проговорил Чан Кай-ши, — революции нужна собственная армия.
Кажется, угадал! Лицо Сунь Ят-сена просветлело.
— Ну, до этого еще далеко. Однако думать об этом надо. А каковы ваши политические взгляды, господин Чан?
— Разные теории — это не по моей части, я никогда не испытывал склонности к теориям.
Недоумение, появившееся в глазах Суня, дало ему понять, что на этот раз он совершил грубый промах.
— Я простой солдат, сяньшэн. То есть я хочу сказать, что всей душой приветствую республику, но я простой солдат. — Чан Кай-ши разыграл простодушие… — Если бы вы только знали, сяньшэн, как я ненавидел Юань Ши-кая! — голос Чан Кай-ши звучал искренно. Это и в самом деле было так. — Меня привело к вам горячее желание верой и правдой служить революции, лично вам, сяньшэн. — Чан выпрямился на стуле и, не мигая, смотрел в глаза Сунь Ят-сену.
— Хорошо, — сказал Сунь, постукивая пальцами по столу, — мы еще вернемся к вопросу о возможности использовать ваши знания на благо республики. А сейчас, к сожалению, я должен ехать, у меня встреча со студентами. Приходите через два-три дня, мы с вами потолкуем подробнее. — Сунь Ят-сен не спускал с гостя пристального взгляда. Что-то не нравилось Суню в этом человеке. Но перед ним лежало рекомендательное письмо от Цин Кая из Парижа.
— Я не стану просить вас ни о чем, что может вас затруднить, — с достоинством сказал Чан Кай-ши, поднимаясь с места, — но позвольте мне кое о чем вас спросить: могу ли я рассчитывать на участие в следующем решительном выступлении против Севера? Доверите ли вы мне хотя бы батальон? Я кадровый офицер, и мои скромные способности могут пригодиться.
Кажется, эти слова произвели на Сунь Ят-сена должное впечатление.
— Дельное предложение, — ответил Сунь дружелюбно, и в его тоне Чан уловил немного больше теплоты, чем прежде, — хотя многого я, конечно, вам обещать не могу. До открытых боев пока еще далеко. Но безусловно, вы могли бы быть полезным уже и теперь. Что вы скажете, если я предложу вам давать уроки стрельбы нашей молодежи? Деньги для аренды стрельбища у нас найдутся.
— Располагайте мною по собственному усмотрению, — Чан вытянулся и щелкнул каблуками лакированных туфель.
После ухода Чана на душе у Суня остался какой-то смутный осадок. Вспомнился Хуан Син, умерший совсем недавно. Это он много лёт назад, пылкий и молодой революционер, обучал в Токио китайских студентов обращению с винтовкой и пулеметом. А теперь его место займет этот молодой хлыщ — вот оно выскочило само собой определение. Может, и нельзя судить о человеке по первой беседе, но Сунь никак не мог отделаться от сопоставления Чана с Хуан Си-ном. Было ясно, что новый его знакомый далек от того, чем жил Хуан Син и чем живет он сам, Сунь.
Поезд мчался навстречу холодным ливням и ветрам, которые обрушивались в этот год на Приуралье и Сибирь без того благодатного перехода от лета к осени, который зовется бабьим летом. Дождь косыми тугими струями хлестал по окнам вагонов, но, казалось, мерно и монотонно лил на поля, на пятнистых унылых коров, на редкие полустанки.
Сутолока, которая неизбежно сопутствует отправлению поезда, улеглась, и пассажиры, шелестя газетами, начали исподволь присматриваться друг к другу.
Советский дипкурьер Федор Иванович Птицын, по паспорту — Федор Соколов, делая вид, что рассматривает журнал с шахматными этюдами, переживал разлуку с женой, которой по долгу службы не имел права рассказывать, зачем, куда и надолго ли уезжает. Возвращение его состоится гораздо позднее, чем запланировано в Москве. Слишком уж далек этот Кантон — Гуанчжоу, разве сравнить нынешний вояж с прошлогодней поездкой в Стокгольм! От такой мысли настроение Федора совсем упало. Но лицо его оставалось спокойным, даже безмятежным, взгляд узких серых глаз равнодушно скользнул по соседям и снова обратился на шахматные этюды. Вошел проводник в синей форме, принес чай. Полная, румяная дама, сидевшая напротив Птицына, открыла плетеную сумочку, похожую на корзинку, и принялась но русскому обычаю сердечно угощать попутчиков домашней снедью.