За едой пассажиры разговорились. Двое из них направлялись в Китай — хлебосольная дама и Птицын.
Дама ехала в Пекин к мужу, бывала там прежде, хвалила китайское гостеприимство, бранила грязь и невежество.
В Маньчжурии после утомительной проверки документов, таможенного досмотра и пересадки в китайский состав вновь застучали вагонные колеса.
Вторая пересадка была в Мукдене. И вот наконец пекинский перрон. Он оказался запруженным солдатами. Вероятно, они ожидали отправки под Мукден. Птицын снял в гостинице номер, оставил вещи и пошел знакомиться с городом. Вернулся он к ужину и сразу заметил, что в его номере кто-то хозяйничал. Этого он ожидал: здесь подозревали всякого, кто прибывал с той стороны северной границы. Поэтому письмо Георгия Васильевича Чичерина, народного комиссара иностранных дел РСФСР, написанное им по личной просьбе Ленина Сунь Ят-сену в ответ на его приветственную телеграмму, Птицын аккуратнейшим образом зашил в двойную подкладку своего пиджака. Зато он сразу заметил отсутствие серебряного портсигара, запасной пары очков в старинной черепаховой оправе. Но главное — пропал купленный накануне билет до Шанхая. Федор выразил возмущение владельцу гостиницы. Тот беспомощно развел руками и отвел глаза в сторону.
— У меня пропал билет! — горячился Птицын. — Придется покупать другой, а чем я вам заплачу за номер?
Но китаец твердил одно: «Моя ничего не знай». При этом вид у него был презабавный и, несмотря на серьезность положения, Птицын едва не расхохотался. Однако решил для себя — впредь быть осторожным и подобных промахов ни в коем случае больше не допускать. А может, все-таки заглянуть в полицейское управление, вдруг вернут отобранное? Нет, пожалуй, не стоит. Начнутся расспросы, протоколы, ну их к черту! Вспомнились напутственные слова перед поездкой: «Смотри, Федор Иванович, ухо держи востро, в Китае такая обстановка, что всякое может случиться». Пришлось занять денег у того журналиста, с женой которого он ехал в вагоне. Хорошо, хоть догадался спросить адрес.
По дороге в Шанхай вагон, в котором ехал Птицын, несколько раз отцепляли. Каждый раз перед отправлением поезда на платформе выстраивались все служащие, от начальника станции до буфетчика, — провожали состав.
Федор сидел у окна. Да, далеко он от родины: за время, которое он в пути, даже климат сменился не однажды.
В Шанхае Федор отправился в порт. Катер довез его по Хуанпу до океанского причала в Усуне, а оттуда он отплыл в Гуанчжоу. В тот самый день другой пароход входил в устье реки. Птицын не знал, что на нем находился Сунь Ят-сен. Проводив взглядом встречное судно, он сел на скамью, стараясь не смотреть в сторону шумной стайки русских женщин, громко обсуждающих свои перспективы на успех в Гонконге. «Эмигрантки!» — подумал Птицын, испытывая сложное чувство брезгливости и жалости.
Над Гуанчжоу недавно пронесся морской тайфун: на улицах по колено стояла вода, плавали сучья, солома, разный хлам, сбитые с лавок вывески.
Район, где Птицын нашел себе временное пристанище, был мало обжит и представлял собой огромный пустырь, на котором тянулись вверх, как сорняки, мрачные серые здания на английский манер. Они составляли решительный контраст старому городу, тесному и беспорядочно застроенному.
Еще в Цзинани, по пути в Шанхай, Птицын понял, что китайская полиция не ограничилась налетом на его номер: в купе к нему подсел китаец без багажа и тут же затеял весьма странный разговор.
— Господин давно из Москвы? Как поживает товарищ Ленин? — обратился он к Федору по-русски.
Федор, сделав вид, что не слышит, постукивал по полу носком ботинка, следил за плывущим мимо равнинным пейзажем. Показывая в улыбке крупные желтоватые зубы, китаец повторил вопрос.
— Я из Харбина, — по-китайски ответил Птицын, и в этом ответе было Кое-что от истины: его дед, да и отец тоже долго жили в Харбине, там провел свои первые тринадцать лет и Федор. Согласно версии, разработанной в Москве, Птицын был теперь Соколовым, близким родственником русского консула в Гуанчжоу. Но пересказывать все это без особой надобности не было смысла.