трела Матерь Божия со своей сербской иконы Троеручица. И он взмолился: «Ты родила Того, Который дал мне жизнь, Того, Который явился на землю с тем, чтобы мы, научась от Него, могли унаследовать Небо. Дай смысл моей жизни. У меня еще есть способности - сделай, чтобы они не прошли даром. Помоги мне, перед тем, как я умру, войти внутрь Его жизни, позволь мне служить Твоему Сыну», - он просил возможности для себя войти в Тело Христово, в Его Церковь. Он не мог самостоятельно найти сути Христианства, попросил о том Саму Богородицу. И ответ был скор, скоро его души коснулся Христос. Едва ли не на следующий день в его жизни появился Глеб Подмошенский. Будущий сотаинник. Откровение Истины. Глеб Подмошенский - ровесник Евгения. Они были очень похожи и совершенно разные. Такой же высокий и весьма обаятельный и артистичный, художественно одаренный Глеб, характера был совершенно иного - открытый, общительный. Но при этом такого же серьезного отношения к жизни. В отличие от Евгения, Глебу не нужно было пережить период богоискательства, хотя в ранние годы он остро переживал чувство богооставленности. Глеб был по рождению русский и православный. Родился в Латвии, в Риге в 1934 году, куда его родители бежали из России от коммунистического режима. Когда ему было пять лет, коммунисты, пришедшие в Латвию, арестовали отца, сослали его в воркутинский лагерь, где он мученически погиб. Глеб был не только по рождению православным, но, как многие русские тогда, был сыном новомученика. В 1949 году Глеб вместе с мамой и сестрой Ией оказался в США. По окончании колледжа в Бостоне, после некоторого периода разочарования в бессмысленности мирского успеха и от суетной жизни мира, в 1958 году поступил в Свято-Троицкую Духовную семинарию в Джорданвилле. В ней преподавали тогда такие выдающиеся наставники, как архиепископ Аверкий - живой исповедник нашего времени, религиозные мыслители архимандрит Константин (Зайцев) и профессор Иван Михайлович Андреев, богослов протоиерей Михаил Помазанский. Большое влияние на семинариста оказал отец Адриан, позднее владыка Андрей (Рымаренко). По окончании семинарии в 1961 году Глеб совершил паломничество на Аляску, чтобы поклониться великому русскому святому в Америке, тогда еще не прославленному и малоизвестному, старцу Герману Аляскинскому. У могилы отца Германа Глеб молитвенно просил святого о даровании ему собрата, с которым вместе он мог бы создать братство, потрудиться о памяти самого батюшки Германа - просветителя Америки. Глеб ездил по разным городам Америки, рассказывал, где мог, о Православной вере. У него с собой всегда был диапроектор с диапозитивами, на которых были запечатлены святыни и святые Православия. И вскоре он был в Сан-Франциско, где произошло, как ему казалось, совершенно случайно, его знакомство со страдающим в поисках Бога в безбожном мире, ожидающим скорой смерти его ровесником-американцем Евгением Роузом. Был то день Введения во Храм Пресвятой Богородицы, когда Промыслом Божиим Глеб был приведен к Евгению. Евгений был в весьма упадническом состоянии, когда привел нового своего знакомого к себе домой. Жил он в подвальном помещении. Первое впечатление Глеба: достоевщина какая-то. Хозяин с бородой, с трубкой во рту, такой молчаливый, серьезный, таинственный. В комнате - тьма, а в углу - иконы, лампадка горела. Этот интеллигент, очевидно, из битникского движения, не просто вкусил уже зло, грехи и безобразия века, но активно искал ответ, как можно жить на земле ради Истины. Молча, ни слова не говоря, Глеб стал показывать Евгению свои диапозитивы с разными святыми местами, святынями России и Америки. Главное там было - оптинские старцы как самое дорогое. Отец Адриан Рымаренко и владыка Нектарий (Концевич), от которых Глеб лично знал об оптинских старцах, сами были чадами оптинского старца Нектария и всю свою жизнь, как сами выражались, «бредили» старцами. Отец Адриан был тогда духовным отцом Глеба, сам являясь в свою очередь духовным сыном старца Нектария Оптинского (великий старец преставился ко Богу под его епитрахилью). Глеб стал рассказывать, Евгений слушал - не один час, молча. Перед его изумленным взглядом представали на его стене, словно из-под спуда, одна за другой живые картины: Аляска с пустынножителем у могилы отца Германа Чудотворца, канадские скиты со схимницами, заглохшие озера «Града Китежа» архиерея Иоасафа, Ново-Дивеевский монастырь с иконой-портретом преподобного Серафима Саровского, писанной при жизни его, Свято-Троицкий монастырь в Джорданвилле под Нью-Йроком, словно русская лавра в Америке, полная монахов и семинаристов с праведником во главе - своим настоятелем и ректором архиепископом Аверкием (Таушевым), плачущие иконы Божией Матери у греков-старостильников, сербский монастырь святителя Николая Охридского - современного Златоуста, первый православный монастырь Америки, созданный епископом Тихоном (Белавиным), будущим Российским Патриархом и иное. В заключение Глеб поведал Евгению, что ныне здравствует настоящий святой чудотворец, блаженный архиерей Иоанн (Максимович) и, больше того, вскоре этот святой приедет в его город Сан-Франциско. Когда Глеб замолчал, пораженный увиденным и услышанным, Евгений молчал в темноте. Наконец, произнес: «Хм-м-м, какое откровение...» Знакомство с Истиной. Евгений увидел, что Истина существует, и Истина - это не что-то отвлеченное или неодушевленное, но Истина - это Личность, Личность Иисуса Христа. То, что он давно уже знал из Писания, оказалось правдой - «Иисус сказал: Я есмь Путь и Истина и Жизнь» (Ин. 14, 6). Открылась Истина, завершился бунт; возвращалась жизнь, отступала болезнь; прояснялся путь, должно было вскоре появиться желание послужить Истине. Евгений настойчиво и регулярно стал вытаскивать из Глеба все, что тот мог знать о духовной стороне веры, о святых. Глеб говорил о владыке Иоанне, с которым был уже знаком, что он чудотворец, еще рассказывал об оптинских старцах, об отце Адриане в Нью-Йорке, духовном сыне старца Нектария Оптинского, о знакомых ему монахинях духовной жизни. Евгений это все впитывал - как губка. Впитывал и молчал. Глеб познакомил его с Добротолюбием, повел его в храм. В Великую пятницу друзья пришли на Божественную службу в Русский Православный собор в Сан-Франциско. Спустя годы Евгений, тогда уже отец Серафим, вспоминал об этом: «Когда я вошел в православную церковь впервые, со мной случилось что-то такое, чего я не испытывал ни в буддийских, ни в западных храмах: вдруг в моем сердце что-то заговорило, что это мой дом, и все мои поиски были окончены! В действительности я не мог понять ничего, потому что церковная служба шла на непонятном мне иностранном языке». В православном храме он утвердился в понимании Истины, он писал: «Истина - не только абстрактная идея, которую ищет и познает ум, но нечто личностное - даже Личность, Человек - Тот, Кого ищут и любят сердцем. Так я узнал Христа». Евгения совершенно не интересовала этническая сторона религии. Он ходил в греческую и другие православные церкви, смотрел. Обычно прихожане привычно ходят в церковь, причащаются, соблюдают традиции. Это его не интересовало. Ему хотелось иметь личный контакт с Богом, с Самой Истиной. Когда он приходил в русскую церковь, ему очень все нравилось. Но эмигранты жили Россией, блинами, пирогами и прочее - это ему ничего не говорило. Как-то он пришел в церковь, смотрел на икону святителя Николая Чудотворца, подошла к нему женщина и сказала: «Вы знаете, это русский бог». И на таком уровне было много русских тогда. Есть много вещей, которые мы принимаем с детства, удовлетворяемся малым, а порою неверным, хотя и привычным, а ему это было чуждо. Он шел к Богу другим путем - путем личных страданий и личного познания. Он складывал все в сердце, как сказано о Божией Матери, Которая все слагала в сердце Своем (Лк. 2, 19). У Баха есть чудные пассии по Матфею. Там арии - Она складывает в сердце, что происходит. Он складывал, а потом вдруг приходил к какому-либо заключению. И говорил Глебу, например: мы должны ехать в лес, или: отныне не будем говорить. И подобное. А Глеб с удивлением думал: как это так он к этому пришел? Он же исполнял свои решения. Он старался жить по-евангельски, имея перед своим мысленным взором всю историю отступления христианской цивилизации от Христа. Однажды вечером, впечатленный знакомством с Православием в последние дни жизни, Евгений шел по улице Сан-Франциско, когда его поразил оранжевый туман от заката солнца на горизонте. Этот образ вызвал понимание, что живет он во времена заката Христианства. Перед глазами предстало собственное свое еще вчерашнее прошлое, когда он отвергал Христа и распинал его своими грехами. И увидел, что то, что Господь открывает ему, недостойному, Свою милость - это настоящее чудо. Невольно упал он на колени посреди темной улицы и в покаянии и радости припал к земле пред Христом. Он стал бывать в русском православном храме. Но ходить туда часто боялся: в храме он видел все тот же падший мир с его склоками, политическими спорами, юрисдикционными пикировками - вплоть до вражды. Он боялся в храме омирщвления, боялся потерять чувство, что Церковь - это Небо на земле. Не мог воспринимать Церковь как одну из религиозных организаций, ему хотелось миновать молву мира сего и войти в самую суть духовной жизни Православия, в общение с Богом. Душа его жаждала общения