– Мам, там Маратик…
Наина обернулась на дочь и по ее запачканным кровью рукам поняла, что случилось что-то страшное и необратимое.
На седьмой день после смерти Маратика в квартире Абатовых собралось меньше людей, чем ожидалось. Жители поселка разделились на два лагеря. Одни пришли на поминки Маратика, другие хоронили старого пастуха Аманкула.
На кухне женщины, готовившие поминальный дастархан, ловко рассыпали по кисайкам изюм, курагу, финики и между делом пересказывали историю, как маленький покойник являлся к старику последние несколько дней и не давал спать, все пел. Перед смертью Аманкул дергал себя за жиденькую седую бородку и жаловался снохам, что какую бы фразу ни сказал вслух, Маратик перепевал ее и ветром разносил по полю. Он все оглядывался, искал шутников, махал кнутом, но в ответ на проклятия получал только новые песни. Это продолжалось несколько дней, старик чесал уставшие глаза, вытирал тюбетейкой мокрое лицо и разговаривал с ветром. Дома ему не верили и валили все на шайтана и водку, которую Аманкул пил после заката солнца.
Мертвый сынок обрастал легендами. Серикбай слышал, о чем говорят за его спиной, и бессильно сжимал кулаки. Уходил из комнаты, из квартиры, из поселка. Только когда он впивался кулаками в руль, ему становилось легче.
Следующие, кто услышал песни Маратика, были сестры Ибраевы четырнадцати и шестнадцати лет. Они несли стирать ковер на речку и обсуждали, как вывести с ворса предательские следы крови – доказательство любви младшей сестры Мадины к старшекласснику Дагиру.
Старшая из сестер Махаббат в трикотажном купальнике с выцветшими маками полезла в воду.
– Мадин, а ты порошок взяла? – крикнула она, расплетая длинную черную косу.
– Да! И мыло хозяйственное, – ответила Мадина.
– Если родители узнают, они тебя убьют. И меня заодно.
– Тихо! Еще не хватало, чтобы нас услышали!
Разложив ковер на виду и поминутно на него оглядываясь, Мадина пошла к воде. Мелкая волна намочила ее ступни, смыв пыль с загорелых пальцев. Вдруг голыми лопатками она ощутила чье-то присутствие, резко обернулась, но за спиной никого не было. Быстро окинула взглядом старый карагач с тарзанкой, под которым обычно собиралась малышня, подвесной мост и большой камень, на котором Мадина разложила свой сарафан с мокрыми подмышками. Никого.
– А кто тебя просил раздвигать ноги перед Дагиром! – Махаббат не дождалась ответа сестры, сделала глубокий вдох и с головой ушла под воду.
– Муха, хватит! Ты надоела! – прокричала Мадина и устремилась к сестре.
У Махаббат была своя игра. Она любила резко погружаться на глубину и чувствовать, как тяжелеет расплетенная коса и распластывается медузой в воде. Внезапно кто-то схватил ее за волосы и сначала потянул вверх, а затем стал мотать из стороны в сторону, словно полоская. Открыв в воде глаза, она увидела мутный бледный живот сестры в пузырьках воздуха и ударила в него со всей силы. Вынырнула и, отплевываясь, часто задышала. В ушах, закупоренных водой, приглушенно зазвучал незнакомый мальчишеский голос.
– Никто не просил Мадину раздвигать ноги перед Дагиром, а она раздвинула. Раз-дви-и-ину-ла!
– Кто здесь? – Махаббат щурилась на гладь реки, словно звук раздавался оттуда.
– Так это не ты повторяешь? – вынырнув, растерянно спросила Мадина.
– Делать мне больше нечего, ага!
– Никто не просил Мадину раздвигать ноги перед Дагиром, а она раздвинула. Раз-дви-и-и-ну-ла-а-а! – на этот раз прозвучало откуда-то из-за дерева.
Мадина ужаснулась. Лицо ее было бледным, и посиневший рот сделался будто чужой. Махаббат уже плыла к берегу. Головы сестер с прилипшими черными волосами, торчащие из воды, издалека были похожи на обгорелые головки спичек.
Выбравшись из воды, сестры Ибраевы прямо на мокрые купальники натянули одежду и, забыв про запятнанный ковер, потянулись за голосом вдоль берега. Мадина шла впереди, ускоряя шаг, когда песня звучала с новой силой. Она не обращала внимание на укусы крапивы и на запах полыни, на которую у нее была аллергия. Махаббат быстро, но аккуратно шла по следам сестры, добивая резиновой подошвой сланцев колючки и сорняки. На железнодорожном переезде голос вдруг затих, и сестры присели на пропитанные креозотом шпалы отдышаться.
– Мух, как думаешь, Дагир женится на мне? – спросила Мадина, щурясь от блеска рельса за спиной сестры.
– Теперь уже и не знаю, Ма.
– Ты понимаешь, что меня ждет, если кто-нибудь разболтает, что мы с ним… ну, это самое.
– Да. Выйдешь за противного старикана-вдовца и будешь раздвигать ноги перед ним.