Он принялся ходить по площадке вокруг телескопа, а золотистый материал за его плечами развевался, словно мантия пришельца из далекого космоса. Наверное, они именно такие и носят.
– А что, это мысль! Можем припарковаться там, пожить недельку – и обратно. Собрать какие-нибудь данные, образцы льда, и камня. Возможно, там есть своя атмосфера. У Плутона может быть несколько спутников. И мы сможем обкатать новые движки и проверить "Вегу" на дальних расстояниях. Как тебе идея?
– Почему бы вначале не попробовать высадиться на Европе или Ганимеде, а может, посмотреть, что находится в кратере Цереры? – предложил Дэниел.
– Всегда успеем, – отец прильнул к окуляру телескопа. – Да, я хочу этого! И непременно догнать P-2006. Я докажу этим бездельникам, что летаю быстрее.
– Шутишь?!
– Так ты со мной или нет? – пробормотал Райан, глядя в телескоп.
– А как же твое лечение?
– Ерунда! Доктор намерен применить стереотаксическую радиохирургию. Через пару лет я забуду о болезни, как о прошлогодних листьях… Дэн, я вижу его. Это Плутон. Если мы слетаем туда, то вся Солнечная система наша. Наша с тобой, сын. Все планеты и спутники станут нам доступны. А когда я умру, то пусть мой прах вечно летает в космосе. Понимаешь? Здесь мне не будет покоя.
Последние слова он произнес как будто про себя, словно повторяя всем известную культовую фразу из фильма или книги. А Дэн запомнил это – как необъяснимо почему вдруг запоминают случайно оброненные кем-то фразы на долгие годы.
Лечение Райану не помогло. Рак мозга оказался сильнее высоких технологий. Во время процедуры больной неожиданно впал в кому, из которой так и не вышел. Дэниел знал: отцу было что сказать ему перед расставанием, но все оказалось сложнее. Они так и не поговорили. И хотя Дэн приблизительно знал, что мог сказать отец, щемящее чувство недосказанного и невыраженного обжигало своей горькой очевидностью. Нестерпимая печаль словно застелила толстым покрывалом все, к чему прикасался Дэниел, о чем он думал, все, что делал.
Бывает, отцы, действуя из лучших побуждений, суют в карман сыну сотню долларов и выставляют за порог – зарабатывать на жизнь своим трудом. Сыновья скитаются, крепнут, устраивают себе сносную жизнь и оседают вдалеке, на необъятных просторах земли. И лишь некоторые из отпрысков, чуя, что отец готовится покинуть мир живых, начинают налаживать с ним хоть какой-то контакт. Зачастую не зная, о чем поговорить с увядающим стариком, они молча присутствуют рядом, когда навещают засыхающее дерево, которое дало им самим семя жизни. Они не понимают, что тянет их к отцу. Может – долг, может – кровь. Но многое так и остается невысказанным, непереданным, невостребованным, словно заранее приготовленным для погребения и утраты.
Райан Торрес, наоборот, всегда был ненавязчиво рядом. Где-то подскажет, где-то промолчит, где-то пустится в рассуждения. Как позже стал понимать Дэн, эти часы, проведенные в беседах с отцом, несмотря на его колоссальную занятость, говорили о многом. Ученый вкладывал самого себя в сына, учил его, словно писал в его разуме самую гениальную в мире книгу.
– Ты должен стать лучше меня! – много раз повторял Райан. – Тебе предстоит не только работать в областях открытий, но и разобраться с их моральной стороной. Наверное, подобное даже сложнее, чем делать открытия. Увы, я еще сам не до конца понимаю этот странный миропорядок. Разберись с ним, Дэн. Если и есть в нашем бренном мире достойное занятие, то это наука! Она имеет будущее, а все остальное – лишь временное. Опалубка, мусор и тлен.
Эти беседы не прошли даром. Сын пошел по стопам отца. Идеи Райана стали его собственными идеями, одержимость отца зажгла его собственную одержимость, и бескомпромиссная тяга к познаниям стала его неотъемлемой сущностью.
Однако, когда отец умер, Дэниел впал в прострацию. У него исчез всякий интерес к жизни. Их грандиозные совместные планы охватывали промежуток на десятилетия вперед. Райан показывал сыну свои чертежи и разработки, обсуждал идеи, алгоритмы и фундаментальные основы для их реализации. Все это вдруг повисло в воздухе, стало эфемерным, никчемным и пустым. У них не было в планах ничьей смерти.
"Вега" тогда стояла на причале, ненужная, чужая, просто груда металла стоимостью в сотни миллионов долларов. Дэниел поднялся на борт, сел в кресло пилота, которое еще хранило запах отца, и зарыдал. Осознание страшной потери накрыло его с головой, сжало душу до беспомощного комочка где-то внутри. Словно смерть накрыла их обоих, а его еще живое тело отказывалось жить дальше в мире, где больше нет отца, где одиночество настигает так же быстро и легко, как мимолетная улыбка незнакомой девушки. И словно кто-то свыше, так же равнодушно улыбаясь, забирает что-то невероятно дорогое тебе, всего лишь походя обратив на тебя свое карающее внимание, будто отнимает игрушку у ребенка в тот момент, когда тот разыгрался и даже не думал, что забава эта временна.