Научная фантастика является ныне проводником нового и своеобразного романтического начала в советской литературе (её отношение к социалистическому реализму — вопрос особый и, разумеется, более сложный, чем вопрос о романтизме, но уже в этом плане неоправданна и непонятна попытка отлучить её от метода советской литературы)[482]. Обсуждаемая фантастами проблема «возвращения» человека в природную среду открывает такие возможности (художественные и философско-мировоззренческие, — А.Б.), каких не знало прежнее искусство (с.308). Это — ключевая проблема цивилизации, она в равной мере связана как с научно-техническим, так и с социально-политическим её содержанием. Именно научно-фантастическая литература вводит «проблему возвращения» в художественное человековедение.
Правда, при этом существенно меняется само понятие человековедения, ибо социальные проблемы в научной фантастике в значительной мере раскрываются через «технические». Например, технико-биологическое изменение среды, говорит Т.Чернышёва, «может привести к серьезному изменению понятия (т.е. типа, — А.Б.) человеческой личности, поскольку границы её неизмеримо расширяются» (с.319). Фантасты, например, обсуждают симбиоз организма с машиной или такую направленную биологическую эволюцию, которая может привести, скажем, к «третьей сигнальной системе» — внечувственному общению. Но дело не столько в вероятности того или другого предположения, сколько в принципиальной постановке самой проблемы, в очерчивании мыслимых границ изменения личности под воздействием новой среды. Здесь научная фантастика явно уступающая нефантастической литературе, например, в психологическом анализе, тем не менее в возрастающей мере опережает реалистическую литературу. Человек, перед которым, допустим (Т.Чернышёва приводит пример из повести Г.Гора «Гости с Уазы»), «открылось пространство Лобачевского как реальность, как быт», конечно же, будет «не просто духовно богаче современного человека — он будет иным. Каким? Пока об этом сказать трудно… потому, что среда… в окружении которой фантасты пытаются представить себе человека будущего, во многом ещё гипотетична. Кроме того, свойства её не могут быть познаны художником» (с.315) непосредственно — как познает текущую действительность писатель-реалист.
Стало быть, в реализации своих интересных возможностей научная фантастика испытывает объективные трудности. Она, отмечает Т.Чернышева, не достигла ещё, например, «органического соединения по-новому увиденной природной среды и среды общественной» (с.316) (последнюю, кстати сказать, ей тоже приходится рисовать гипотетически). Поэтому писатель-фантаст «не может представить в комплексе все влияния (среды, — А.Б.) на человека» (с.316). Отсюда — характерная для научной фантастики «разобщенность социально-этического и научно-технического содержания» (с.303), «техницизма» и «человековедения». В слабых произведениях эта разобщенность «просто заметнее, нагляднее, но она присуща всей научно-фантастической литературе, и это дает возможность вести исследование современной научной фантастики по двум параллельным линиям и оценивать любое научно-фантастическое произведение с двух позиций: с точки зрения науки и с точки зрения искусства.
Что же является причиной этого? Неумелость? Но ведь и неумелость может быть различной. Она может идти просто от неопытности писателя, но может зависеть и от того, что вся литература в целом не научилась ещё чему-то, не преодолела каких-то внутренних трудностей (с.303).
Отметим, что речь идет о трудностях иного рода, нежели в нефантастической литературе. Иной объект, иное содержание диктуют и иные принципы художественности. Но тогда, стало быть, научная фантастика чему-то и не должна учиться. Ведь даже несомненные достижения её признанных классиков не укладываются в традиционные нормы. Фантастические романы Г.Уэллса бесспорно сыграли выдающуюся роль в мировом художественном развитии, а ведь в них нет ни одного человеческого характера, приближающегося к образам великих реалистов. Зато Г.Уэллс одарил мировую литературу небывалыми персонажами-символами, персонажами-идеями.
Стало быть, невозможно отмахнуться от утверждения Е.Тамарченко, хотя оно, казалось бы, разрушает все аксиомы художественности: «Герой современной научной фантастики… прежде всего — идея (в том же смысле, в каком героем детектива является сюжет)»[483]. Стало быть, нельзя не прислушаться к возражениям З.Файнбург в связи с тем, что научную фантастику «упрекают в недостаточной строгости и точности деталей»: «…с одной стороны, именно детализация гипотетической, фантастической ситуации наиболее трудна (для писателя-реалиста трудности такого рода — исключение, — А.Б.)… А с другой — сопереживание с идеей вполне совместимо с известной „небрежностью”, с известным безразличием к деталям. Что же здесь налицо: недостаточное мастерство авторов или органическое свойство метода? Этого мы пока не можем сказать уверенно»[484].
Некоторым критикам это ясно заранее. В.Ревич, например, весьма изящно отделывается от вопроса М.Лазарева: «…хотелось бы услышать ясный ответ: на какой основе возможна нынче фантастика, кроме научной?»[485] «…Фантастика, — отвечает он, — возможна на одной основе: на художественной. Произведениям же „чисто” научной фантастики я, признавая их существование (?), отказываю в праве называться художественной литературой. Или техницизм, или человековедение. Приходится выбирать»[486], по сути дела означает уход от решения вопроса. Между тем приходится, если угодно, не выбирать, а соединять, ибо от функции пресловутого «техницизма» в «человековедении» как раз и зависит особенность научно-фантастической художественности. Мы уже говорили, что далеко не все, что представляется несовершенным с точки зрения традиционной литературной поэтики, действительно несовершенно для научной фантастики. Т.Чернышёва права и не права, когда соглашается: «что „человеческое содержание” научно-фантастических книг как будто беднее, чем в психологической прозе: нет того углубленного психологизма, какой встречаем мы в реалистическом романе или повести, да и социальные конфликты, как правило, лишены нюансов…» (с.301). Но зато эти конфликты, как показал в своих работах Е.Тамарченко, никогда не достигают в психологическом романе таких вселенских обобщений.
Автору этих строк в своих работах уже доводилось обращать внимание на двойную природу поэтики научной фантастики: с одной стороны, конкретно-образное начало, которое «взято» у нефантастической литературы, а с другой — свое собственное, абстрактно-логическое (впрочем, перекликающееся с поэтическими средствами сатиры и фольклора, -это обстоятельство отмечено в диссертации Е.Тамарченко). Двойная природа художественной системы научной фантастики отражает — и, вероятно, долго ещё будет отражать — различие сближающихся, но пока что в значительной мере параллельных типов мышления. Поэтика научной фантастики другая, и традиционные принципы художественности просто не могут быть осуществлены в ней в той же мере, что и в реалистической литературе. Их сближение, о котором говорил И.Ефремов, неизбежно должно быть обоюдным, и общелитературная поэтика, может быть, воспримет нечто от научной фантастики.
Теоретические усилия советских литературоведов и фантастоведов ныне направлены сегодня на то, чтобы обосновать неизбежность и в то же время установить предел видоизменения традиционных представлений о художественной литературе, учесть то новое, что постепенно вносит в эти представления научная фантастика как особый тип искусства.
Дело идет об изменении, а не о снижении эстетических требований, в чем подозревают фантастоведов критики-традиционалисты, озаглавливающие свои статьи в таком духе: «Без поблажек и скидок», «Без скидок на жанр» — и в чем те иногда в самом деле бывают повинны, когда гиперболизируют своеобразие художественных законов научной фантастики. (Такая тенденция заметна, например, в диссертации Е.Тамарченко, в целом обоснованно доказывающей, что художественные принципы научной фантастики не тождественны принципам, скажем, социально-психологической прозы.) Задача литературоведения в изучении научной фантастики не в том, чтобы противопоставить общелитературному критерию какой-то совершенно не зависимый от него научно-фантастический, а в том, чтобы найти настолько универсальный критерий, чтобы он включил в себя и специфику научной фантастики, не нивелируя, не разрушая её, но сохраняя как таковую. По-видимому, полное решение этой задачи — дело будущего, и зависит оно не только от литературоведов, но и от писателей-фантастов. В настоящее время важно, однако, правильно поставить вопрос.
482
М.Храпченко - О бесспорном и о том, что вызывает споры. // Лит. Россия, 1968, №5, 26 янв.