Внеконкретной активизации творчества не бывает, конечно. Мы приводили и сошлёмся ещё не раз на случаи, когда писатель подсказывал именно решения, — если под этим понимать свежую идею, а не способ её реализации.
То есть писатели, конечно, не монополисты по части воображения. «Фантазия, — напоминал участник дискуссии в „Литературной газете”, — составная часть мышления и познания». Но при всём том верно ли, что «учёный и писатель-фантаст» столь уж непримиримо «различны как по направленности своих целей, так и по средствам, которые они используют для их достижения»? Ещё А.П.Чехову было ясно, что «чутьё художника стоит иногда мозгов учёного» и что и то и другое имеет в конечном счёте «одни цели, одну природу», «быть может, со временем при совершенстве методов им суждено слиться вместе в гигантскую чудовищную силу, которую теперь трудно и представить себе…»[397].
Это сказано сто лет тому назад, на заре эры научной фантастики, хотя и в другой связи. Тревожная нить размышлений о неуправляемом дроблении науки на «частичные» знания, когда утрачивается целостность мира, о необходимости дополнить специализированное научное познание нерасчленённо-художественным, — эта нить прошла и через дневники, письма, произведения Л.Толстого.
В лице научной фантастики искусство теперь устанавливает с наукой прямую и, что примечательно, взаимообразную, то есть обратную связь и не только тематическую, но по способу освоения мира. В научной фантастике не только воображение детерминирует логику, побуждает мысль выходить за пределы известного неожиданностью ассоциаций, эстетической интуицией, оценкой факта и логики с точки зрения целесообразной красоты.
В том и эвристическая ценность научно-фантастической литературы, что её парадоксальные идеи, часто патентоспособные сами по себе, ещё и насыщают озоном творческое сознание. Фантастическое воображение освобождает мышление от научно-инженерных стереотипов. Отдельные идеи и образ мысли научной фантастики охотно используются в преподавании теории решения изобретательских задач (ТРИЗ), на курсах развития творческого воображения (РТВ).
Учёные ищут нередко в научной фантастике не только общепонятную форму готовых идей, но и параллельный путь новаторства. Каждому настоящему учёному, вспоминал И.Ефремов о своём пути в фантастическую литературу, знакомо страстное желание определить в свободном полёте воображения неумолимый процесс накопления фактов[398]. В этом случае научное творчество как бы возвращается к первоистоку. «Сначала идут: мысль, фантазия, сказка, — делился К.Циолковский своим опытом, — за ними шествует научный расчёт[399] и т.д. Патриарх космонавтики ставил фантазию и сказку в один творческий ряд с мыслью. Великий учёный и мыслитель В.Вернадский считал, что роль искусства по-настоящему ещё не оценена и в историческом становлении научного познания.
Научно-художественное воображение как продолжение — либо начало — научного поиска, конечно, не единственный, хотя и самый продуктивный путь формирования фантастической идеи. На этом пути художественный реализм соединяется с научным. Часто писатель вдохновляяется идеями, гипотезами, допущениями, прямо позаимствованными в «запасниках» знания, до времени отложенными из-за недостатка научных средств и несовершенства методов. В этом случае особенно насущно требование, сформулированное Ефремовым, чтобы писатель-фантаст постоянно был на переднем крае познания.
Так что восприятие современной фантастики как «литературы новых научных идей» не такое уж узкое и внеэстетическое.
Не случайно большая часть опрошенных социологами любителей жанра отвечала, что предпочитает её идеи — образам. Даже некорректность такого разделения в анкетах, предложенных читателям, по-своему подтверждает смысл этого предпочтения: научно-фантастическая идея сама по себе — метафора, как мы уже отмечали на этих страницах, то есть опять-таки образ, хотя и несколько иной природы в сравнении с традиционным искусством.
Научно-фантастическая идея красива особенным интеллектуальным — и одновременно эстетическим — отражением целесообразного в природе, вообще в преобразуемой человеком действительности. Хрестоматийно известен случай, когда знаменитый П.Дирак, ещё не представляя себе физического смысла выведенной им новой формулы, заранее уверовал в её истинность, потому что формула ему показалась красивой. Красота и в науке нередко выступает как бы лакмусовой пробой на истинность. «Почему природа любит красивые уравнения? — спрашивал профессор А.Китайгородский в книге „Физика — моя профессия”. — Не знаю. Вероятно, господь бог Природа — хороший математик… Можете мне поверить, что изящество и красота математического представления законов электродинамики (уравнения Максвелла) доставляют физику эмоциональное волнение, хотя источником его принято считать лишь произведение искусства»[400]. Но немаловажно, что — математику, физику, искушённым в отвлечённых понятиях, тогда как в обыденном мире эстетическая оценка — конкретна, вещественна.
Фантастическая же идея, вбирая красоту теоретической мысли, приобщает художественное сознание к научным абстракциям, расширяя тем самым диапазон эстетических ценностей, усложняя канон художественности, умножая многообразие изобразительных средств. Любители жанра нередко снисходительны к литературным несовершенствам фантастики не от безвкусицы, а потому, что острее «фантастофобов» воспринимают изящество гипотез, красоту парадоксальных допущений, нестандартность фантастической мысли, которая возмещает схематичность персонажей, терминологическую сухость языка и т.п.
«Рискну предположить, что популярность жанра скорее всего не зависит от художественных достоинств, художественного уровня отдельных произведений. Какие-то иные тут механизмы работают», объяснял Ю.Бугельский увлечение детективом и приводил пример из «Поездки на острова» Ю.Нагибина: «Егошин не любил детективную литературу, но повести Борского читал с удовольствием, потому что в них было то волевое начало, которое казалось ему главным признаком творческой личности… Приступая к чтению, Егошин неизменно ощущал, что его берут за шиворот и властно ведут туда, где обязательно окажется интересно»[401].
Научная фантастика не чужда и этого приключенческого, остросюжетного интереса. Но её общежанровая эстетическая привлекательность более высокого ранга. Научно-фантастический вымысел удовлетворяет неуёмную жажду исследования неведомого, отвечает жизненно важному, врождённому поисковому инстинкту человека.
Литературная критика, нечувствительная к красоте фантастической идеи, само собой, права, что не бывает хорошего фантастического романа за её пределами общелитературного уровня. Однако оригинальная небылая идея уже сама по себе иногда так высвечивает произведение, что без неё остальное литературное совершенство не оставило бы заметного следа в сознании. Чисто приключенческие книги Ж.Верна наверняка затерялись бы среди своих блестящих соперников — романов Дж.Конрада, Р.Стивенсона, Дж.Лондона. Добротная бытовая проза Г.Уэллса не принесла бы писателю мировой славы, какую ему заслуженно создали «Машина времени», «Война миров», «Люди как боги».
Научно-фантастическое искусство отвечает, конечно, и типологиической ориентации индивидуального вкуса, подобной той, что побуждает одних предпочитать, допустим, бытовой роман, других — лирическую поэзию, третьих — политический детектив и т.д. Вместе с тем индивидуальный вкус к научной фантастике у самого разного читателя ориентирован общей для всех объективной красотой творческой мысли, преобразующей окружающую среду, человека и общество. Эта красота особенна ещё и тем, что окрашена в тона будущего, которого искусство обычно вообще редко касается.
398
И.Ефремов - На пути к роману «Туманность Андромеды». / И.Ефремов - Соч. в 3-х тт., т.3 (кн.2). // М.: Мол. гвардия, 1976. с.371-379.
399
К.Циолковский - Ракета в космическом пространстве (Исследование мировых пространств реактивными приборами). // М.: 1963. с.49.