«Похоронить и молчать!» (Гойя)
Война была окончена в Испании, ее перенесли на французскую территорию, и Испания могла торжествовать победу и полную свою независимость, которую она отстаивала с неутомимой энергией в течение почти 5 лет тяжелой и страшной борьбы.
Она свергла чужеземное владычество, отвергла все те реформы, которые, для оживления обнищалой и отсталой страны, предлагал провести в ней Наполеон. Что же сделала она сама за это время, — время, когда народ был всецело предоставлен самому себе, собственным силам, собственной воле, когда центральной власти не существовало de facto, ибо ее никто не признавал — признавались только свои хунты, — хунты тех отдельных областей, которые зажили старой жизнью, — жизнью того времени, когда они были независимы?
Та политика объединения Испании в одно единое целое, которую преследовали в Испании ее короли с конца XV в., принесла свои плоды. Удерживая массу в подчинении теми орудиями объединения, к которым она прибегала: инквизицией и патерами, всячески оберегая ее от проникновения в нее зловредных идей и сохраняя ее в полном невежестве, она, начиная с XVIII в. создавала все более и более глубокую пропасть между народной массой, нищей, кормившейся за счет богатых монастырей, невежественной и преисполненной суеверий, и зарождавшейся интеллигенцией, по преимуществу состоявшей из разночинцев, так как большинство знати было столь же невежественно, как и зависимая от нее масса. Подавить гений нации правительство не могло. В самые тяжелые и мрачные времена поэзия и искусства нашли гениальнейших творцов в рядах народа. Но только в XVIII в. мало-помалу новые идеи стали проникать в Испанию, несмотря на запрет, на цензуру, на строгий надзор за университетами, стоявшими бесконечно ниже даже современных им германских университетов. Формировалась и росла особая группа, — группа интеллигентов, мало понятная народу и непонимаемая им, враждебная, и ненавидимая той официальной сферой, которая в Мадриде и других местах рекрутировалась среди служащего чиновничества, кастильской бюрократии, державшей в своих руках всю полноту власти, а если и можно было, во второй половине XVIII в., подумывать о реформах, то лишь таких, которые не умаляли бы ее значения и влияния. Ее принципом, который повторял Карл IV, было: все для народа, но ничего посредством народа.
Французская революция, ее идеи и принципы, несмотря на все меры бюрократии, проникли и в Испанию, как и в другие страны, и так же, как и там, воспринимались, возбуждали ожидания и надежды лучшего и светлого будущего. В рядах этой зарождающейся интеллигенции стояли и умеренные, как Ховельянос, Мартинес Роза, и более радикальные, как Аргьеллес, поэт Кинтана, поэма которого о Падилле и восстании городов при Карле V пользовалась громадным успехом и возбуждала умы, рисуя картину того свободолюбия, какое царило некогда в душах кастильцев. На их долю пришлось теперь, при тех условиях, в какие попала Испания в момент вторжения французов, принять деятельное участие в подготовлении будущего страны, — в тот момент, когда наступит свобода Испании и ее независимость от чужеземца будет достигнута.