Известно, как был поражен первый консул смертью Павла, разрушавшей обширный план, одна из главных частей которого была основана на расширении перспектив русской восточной политики. Первый консул старался внушить молодому императору ту же мысль, которую подсказывал его отцу: гибель Турции неизбежна, и раздел ее создаст связь между Россией и Францией.
Н. П. Панин (Мансион)
Но Александр, в котором, по слухам, ждали найти решительного продолжателя «екатерининской» политики, держался в эту пору иного взгляда на восточный вопрос. Предвидя, что, после неизбежной, по его мнению, эвакуации французами Египта, в Константинополе снова пробудится вековая вражда к России, временно подавленная страхом перед Бонапартом, он все же полагал в основу своей восточной политики верность союзу с Оттоманской империей; в данный момент он не только не склонен был к ее разделу при помощи Франции, но первым реальным шагом его было содействие заключению мира между Францией и Портой: он предложил первому консулу свое посредничество[30]. В такой постановке восточной политики заключается как будто видимое противоречие. Но это лишь на первый взгляд. Россия в это время, благодаря столкновению Турции с Францией, пользовалась в империи султана небывалым влиянием и мирным путем приобрела чрезвычайные выгоды. Русская дипломатия направляла ход дел в Диване, открыто вела непосредственные сношения с полунезависимыми пашами, одна гарантировала привилегии дунайских княжеств, господствовала на Черном море, закрытом для других держав, свободно сообщалась через проливы со Средиземным морем[31], имела на всех островах Архипелага консулов, почти царских наместников по влиянию и значению, занимала Корфу, правила на правах протектората образованной из Ионических островов после изгнания оттуда французов «республикой семи соединенных островов»… При таких условиях в Петербурге естественно были мало склонны увлекаться напоминаниями о «греческом проекте»; политика благожелательного протектората давала России слишком много выгод, чтобы, даже предвидя непрочность такого положения вещей, можно было с легким сердцем перейти к политике завоевательной, тем более, что ни Александр, ни Панин, ни Кочубей, ни Воронцовы не доверяли миролюбию Наполеона и ждали новых потрясений на континенте. С другой стороны, казалось бы, Россия была заинтересована в том, чтобы война Турции с Францией, обеспечивавшая русское влияние в Константинополе, продолжалась. Но русского посредничества просила Порта, изнывавшая под двойным бременем внешней войны и внутренних осложнений, и Александр считал необходимым исполнить ее желание; он сделал это вопреки настойчивым требованиям Англии, естественно не хотевшей, чтобы Турция заключила мир с Францией отдельно от нее, так как при одновременных мирных переговорах база их была бы значительно расширена, что обеспечивало бы более выгодный для Англии исход. Император опасался, что, в случае его отказа, Порта обратится непосредственно к французскому правительству, и русскому влиянию в Константинополе будет причинен несомненный ущерб. Русская политика, кроме того, преследовала и другую, еще более важную цель: «способствовать всеми зависящими от нее средствами сохранению государства, слабость и дурное управление которого, — как выразился тогда Александр, — являются ценным залогом нашей безопасности». Если продолжение франко-турецкой войны еще более укрепило бы наше влияние на Ближнем Востоке, то в ней таилась опасность, перевешивавшая эту выгоду: возможность появления в том или другом пункте турецкой территории сильного и честолюбивого соседа. Вскоре это соображение было развито и возведено в принцип. Наконец, как позже выяснилось, Александр рассчитывал, посредничая между Францией и Турцией, приобрести большее влияние на восстановление мира в Европе вообще, которое, между прочим, хотел использовать с целью добиться очищения французами итальянского побережья, откуда они всегда могли грозить Балканскому полуострову.
Однако первый консул явно уклонялся от русского посредничества и продолжал выдвигать мысль о разделе Турции. Он выражал ее так настойчиво, хотя и намеками, что в Петербурге признали необходимым решительно определить свою позицию по отношению к этому полупроекту, который, очевидно, в один прекрасный день мог перейти в прямое предложение. Окончательное решение было принято согласно с советами гр. В. П. Кочубея. Он полагал, что перед Россией стоит альтернатива: или решительно приступить к разделу Турции совместно с Францией и Австрией, или «предотвратить столь вредное положение вещей»; следует избрать второе: у России нет соседей спокойнее турок, и потому «сохранение сих естественных неприятелей наших должно действительно впредь быть коренным правилом нашей политики». Кочубей советовал известить о планах первого консула Англию и Порту. Так и поступили. Попытка Наполеона добиться союза с Александром на той почве, на которой было впоследствии основано Тильзитское соглашение, кончилась неудачей и была с пользой для России обращена против него, так как он уже начал подготовлять в противовес русскому влиянию сближение с Турцией, чему должно было значительно помешать сообщение из Петербурга об его планах.
Действительно, миссия генерала Себастиани, посланного в конце 1802 г. на Ближний Восток с официальным поручением — восстановить торговые сношения с турецкими гаванями и с тайным — восстановить вообще отношения с Портой, не привела к ощутительным результатам. Но это было лишь временной неудачей, зависевшей, главным образом, от того, что Турция не верила Франции и боялась России, еще нетерпевшей поражений от Наполеона.
Султаном Оттоманов, халифом правоверных, был в это время Селим III (1789–1807). В начале его правления французский посланник Шуазель-Гуффье говорил про него, что он обещает быть вторым Петром Великим; прусский посланник Дитц доносил своему двору, что «этот государь стоит по способностям и деловитости, несомненно, выше своего народа, и, кажется, ему суждено стать его преобразователем». Селим был, действительно, богато одарен от природы, юношески пылок и деятелен, полон лучших намерений. Ему не хватало, может быть, выдержки, осмотрительности и настойчивости, но, прежде всего, у него не было удачи. Все его обширные и в значительной степени уже проведенные в жизнь реформаторские планы были смяты, опрокинуты, уничтожены вихрем, налетевшим на его государство с Запада. Осталась только ненависть людей, задетых его преобразованиями, почва под ним заколебалась, сила ушла из его рук, и он погиб под развалинами своего дела.
Селим III
Реформы Селима коснулись государственной, военной и финансовой организации Турции. Он преобразовал Диван, придав ему функции государственного совета; нанес смертельный удар ленной системе, отобрав в казну «сиаметы» и «тимары» умерших и не служащих в войсках ленников; организовал и европейски обучил регулярную армию, отодвинув на второй план развратившихся янычар и устарелые ленные войска; создал сильный флот; уничтожил пожизненные откупа; образовал из специальных источников военный фонд; готовился ввести государственную монополию продажи табака и пр.; наконец, в противовес интригам России и Австрии хотел и отчасти успел облегчить положение райи. Но скоро его преобразовательная деятельность оборвалась; возникли другие заботы, другие тревоги. И до Турции донеслось могучее освободительное веяние французской революции и республиканских войн. «Революция открыла нам глаза; это был трубный звук, возвещавший миру, что пришел день свободы», говорил позже об этом времени один греческий патриот (Колокотронис). «До французской революции и Наполеона народы не сознавали сами себя», говорил другой участник греческих волнений. Декларация прав была широко известна и действовала на греков, как факел, поднесенный к костру. Братья Стефанополи, посланные в 1797 г. Бонапартом в Турцию, доносили ему, что вся Морея и Румелия готовы восстать во имя свободы, братства и равенства, но ждут помощи и, прежде всего, конечно, от «освободителя Италии». Непобедимого полководца, опрокидывавшего троны и приносившего народам свободу, Восток уже окружал нимбом легендарного героя; в нем олицетворялась революция и все волнующие, поднимающие грудь чувства, кружащие голову идеи, бурным потоком нахлынувшие тогда с Запада.
31
Проливы союзным договором 23 декабря 1798 г. были открыты только для русских военных судов.