Чичагов, узнав это, советовал Александру вернуть туркам пушки и знамена и признать армию визиря свободной. Но государь не соглашался и ставил непременным условием ратификацию и заключение союза. 13 июня, извещая Чичагова о разрыве с Францией, Александр писал, однако, уже не о союзе, а только о ратификации; по-видимому, и он начинал опасаться, что турки возобновят войну. Выяснялось, что в завязавшейся борьбе нужны будут все силы: диверсия ограничивается Далмацией, и войска, выставленные против Буковины, т. е. для движения в сторону Австрии, государь предлагает Чичагову направить к Могилеву, чтобы поддержать левый фланг ген. Тормасова.
Сцена из военной жизни (Музей 1812 г.)
В это время Чичагов получил из Константинополя очень странное и сильно встревожившее его известие: султан, оказалось, начал возражать против пунктов договора, касавшихся азиатской границы, и происходило это, к удивлению Чичагова, под влиянием английского представителя. «Он забывал общую опасность и помышлял лишь о том, какой вред может быть для английской Индии, если Россия утвердится за Кавказом». Наконец, после долгих хлопот и проволочек, султан ратифицировал мирный договор. Порта сделала выбор между миром и новой войной. Наполеон так же, как и Россия, предлагал ей союз и не только гарантировал ее владения, но обещал вернуть все, потерянное в войнах с Россией. Но турецкие войска были почти уничтожены, казна была истощена, всюду в империи были беспорядки.
Наконец Англия грозила нападением с моря на Константинополь, если Турция заключит союз с Наполеоном. При голосовании вопроса о мире в чрезвычайном совете было подано только четыре голоса против мира. В Константинополь был снова назначен Италинский; ему было поручено заключить союз; но это не удалось; если турки не решились снова согласиться с Наполеоном, то у них не было достаточного доверия к России, чтобы желать союза с ней. Бухарестский мир отодвинул границу России от Днестра к Пруту; княжества вернулись под власть Турции. Так закончилась эта долгая и тягостная борьба, с начала до конца подчинившаяся всем колебаниям, всем фактам отношений между Россией и Францией.
Георг Каннинг (Рис. Фридриц)
Последним отзвуком «восточных» планов эпохи было предложение, сделанное Чичаговым Александру в письме, в котором он извещал его о ратификации договора султаном. Он советовал не ратифицировать мирного трактата, прервать переговоры и послать его с 40 тысячами на Константинополь. В России узнают об этом только, когда он уже пройдет половину пути. Великий визирь в Бухаресте не поймет цель его движения, когда он уже будет перед Балканами, в Вене же и в главной квартире Наполеона узнают, что происходит только, когда он уже будет у стен Константинополя. Это будет громовой удар, который, вероятно, заставит врага остановиться и вступить в переговоры. Но «восточный» период в политике Александра завершился. Он отвечал решительным отказом. «Все мысли должны быть устремлены на то, чтобы сосредоточить наши средства против главного врага, с которым мы боремся», писал он. И вскоре Чичагову было приказано идти на Днестр и оттуда к Дубно для соединения с Тормасовым и Ришелье. Все силы стягивались для великой борьбы.
Л. И. Гальберштадт
Россия перед 1812 г.
I. Император Александр I
С. П. Мельгунова
аполеон и Александр! Сопоставление этих двух личностей невольно напрашивается, когда мысль переносится к эпохе Отечественной войны. Им обоим суждено было сделаться центральными фигурами в исторической борьбе, наполнявшей собой страницы летописи первой четверти прошлого столетия. Судьба сделала их соперниками в первенстве на ту мировую роль, которую каждому из них хотелось играть в Европе. Правда, военный гений Наполеона мог как бы бросать вызов судьбе; Александру предстояло идти лишь по нити событий, с неизбежной последовательностью развивавшихся одно из другого. Но, конечно, и на эту цепь событий накладывали свой отпечаток индивидуальность Александра, его мечты и надежды, взлелеянные им в тайниках души.
Александр I в 10 лет (Скородумов)
История давно уже сделала из императора Александра I своего рода историческую загадку: «Сфинкс, не разгаданный до гроба, о нем и ныне спорят вновь», сказал еще кн. П. А. Вяземский об Александре. И в самом деле, как объяснить «противоречия», которыми так богата вся деятельность Александра? Как объяснить удивительное совмещение «благородных» принципов ранних лет с позднейшей жестокой аракчеевской практикой? Дано не мало уже объяснений этой непонятной и сложной психики соперника Наполеона, вызывавшего самые противоречивые характеристики со стороны современников. Прежняя историография как бы реабилитировала перед потомством личность Александра. «Мы примиряемся с его личностью потому, — писал Пыпин в своих очерках „Общественное движение“, — что в источнике его недостатков находим не дурные наклонности, а недостаток воспитания воли и недостаток понимания отношений, что в глубине побуждений его лежали часто наилучшие стремления, которым недоставало только школы и благоприятных условий». Александр был «одним из наиболее характеристических представителей» своего времени: «он сам лично делил различные настроения этого времени, и то брожение общественных идей, которое начинало тогда проникать в русскую жизнь, как-будто отражалось в нем самом таким же нерешительным брожением. Так, сперва он мечтал о самых широких преобразованиях, о каких только думали самые смелые умы тогдашнего русского общества: он был либералом, приверженцем конституционных учреждений… в другое время, смущаясь перед действительными трудностями и воображаемыми опасностями, он становился консерватором, реакционером, пиэтистом». Теми «трудными положениями», которые ставила Александру сама жизнь, Пыпин в значительной степени готов был объяснять двойственность и неуверенность в характере Александра. Он был всегда искренен, когда в одно и то же время колебался между двумя совершенно различными настроениями. Та «периодичность воззрений», которую отмечает Меттерних, не являлась выражением какого-то сознательного лицемерия. Его внутренние тревоги даже в период реакционной политики показывают в нем не бессердечного лицемера или тирана, каким его нередко изображали, а человека заблуждавшегося, но способного вызвать к себе сочувствие, потому что во всяком случае это был человек с нравственными идеалами. Еще более теплую характеристику Александра дал Ключевский в своем знаменитом литографированном курсе: «Александр был прекрасный цветок, но тепличный, не успевший акклиматизироваться на русской почве: он рос и цвел роскошно, пока стояла хорошая погода, наполняя окружающую среду благоуханием, а как подула северная буря, как настало наше русское осеннее ненастье, этот цветок завял и опустился». Александр был воспитан в политических идиллиях, у него не было необходимого «чутья действительности», и те «слишком широкие мечты», с которыми он вступил в правительственную деятельность, разбились о встреченные препятствия, о незнание практической жизни. Неудачи вызывали утомление и раздражение.