Одним из таких уроков послужила неизданная записка, под заглавием «Размышления неизвестного о государственном управлении вообще», сохранившаяся в архиве Государственного Совета в бумагах комитета, Высоч. утвержденного 6 декабря 1826 г. Можно доказать, что эта записка принадлежит Сперанскому. Она начинается так: «Представляя В-му В-ву продолжение известных Вам бумаг о составе уложения[83], долгом правды и личной моей к Вам приверженности считаю подвергнуть усмотрению Вашему следующие размышления мои о способах, коими подобные сему предположения, если они приняты будут В-м В-вом, могут приведены быть в действие».
Князь А. А. Чарторийский (Олешкевич)
Автор говорит императору Александру, что если он, забыв возлагаемые на него надежды, «страшась перемен» или обольщаясь «наружной простотой деспотической власти», сочтет прежний «образ правления приличнейшим для России», то может быть, что его царствование «протечет не только мирно», но и его народы «заснут в приятном мечтании», но этот сон «не будет ни продолжителен, ни естествен». Сперанский грозит Александру в этом случае возможностью революции: «Тогда бешенство страстей народных, неминуемое следствие слабости, заступит место силы и благоразумия, необузданная вольность и безначалие представятся единым средством к свободе, — последствия сего расположения мыслей столько же будут ужасны, как и неисчислимы, но таковы всегда были превращения царств деспотических, когда народ их начинал». Но если даже народ «не захочет или не будет в силах» разорвать свои цепи и государь будет справедлив, то министры всегда будут «пристрастны» и корыстны, а действительно бескорыстных людей, «с твердыми началами», государь не будет иметь возможности найти вокруг себя. Но если бы даже ему и удалось приискать одного, двух, трех «деятельных, просвещенных, непоколебимых» министров, и он пожелает сам управлять народом, то как он может сам «все видеть, все знать… и никогда не ошибаться: чтоб быть деспотом справедливым, надобно быть почти Богом». Необходимо передать «великую часть дел» «местам», т. е. учреждениям, и чтобы дать им «тень бытия политического», оставить им «монархические формы, введенные предшественниками», и «действия воли неограниченной назвать законами империи». Но лица, входящие в состав этих учреждений, не связанные общими интересами с народом, «на угнетении его оснуют свое величие, будут править всем самовластно, а ими управлять будут вельможи, наиболее отличаемые» государем, и «таким образом монархические виды послужат только покрывалом страстям и корыстолюбию, а существо правления останется непременным». Государство в обоих этих «случаях не избегнет своего рока» и должно разрушиться. Государь обязан это предотвратить, и затем Сперанский делает цитату из своего политического трактата 1802 года[84], чем и доказывается с полной несомненностью принадлежность этой записки его перу.
Положительный вывод, к которому приходит Сперанский, состоит в том, что выработку полного плана государственных преобразований нужно поручить «сословию умов» под покровом «непроницаемой тайны», т. е. он повторяет мысль, высказанную им в «Отрывке о комиссии уложения» относительно предварительной подготовки втайне общего начертания государственного постановления (т. е. конституции). Он утверждает, что это необходимо и для законодательства вообще: так, напр., он высказывает мысль, что даже дарование «дворянской грамоты и городового положения не могло бы иметь места, если бы государственное положение имело свое начертание». Соответственно своему политическому трактату 1802 г. Сперанский признает, что «в государстве монархическом должен быть известный класс людей», предназначенных «к охранению закона», но он убежден, что «этот класс никак не может быть установлен на тех деспотических началах», на которых основана грамота дворянская[85]. Другой пример неудачной законодательной меры Сперанский берет уже из времени Александра I: «Предположение о так называемом преобразовании Сената было бы не менее сего несходно с истинными началами благоустроенной монархии, в которой место, охраняющее закон, должно иметь нечто более, нежели пустые выражения прав и преимуществ».
Граф Н. Н. Новосильцев (С. Щукин)
Сперанский считал необходимым «учреждение сословия» (т. е. комитета), известного только одному государю, которое составило бы «коренные законы» и постепенно приводило бы их в исполнение «без крутости, без переломов, нечувствительно». Это сословие будет всегда представлять государю «истину в начале ее», и он, действуя через него по утвержденному им самим плану и предупрежденный о видах и намерениях каждого из министров, будет вести, и их к известной цели, и им придется только «с удивлением покориться» его воле. Сперанский утверждает, что все время, прошедшее без такого «учреждения, потеряно для прошлого государства положения». Он изъявлял готовность представить более подробный план такого «учреждения» и настаивал на том, что оно, если даже останется неизвестным, «может быть наиболее блистательным» из всего, что сделано государем, и что «все прочее должно или на нем быть основано, или не будет иметь такого основания». Так как Сперанский докладывал государю по делам комиссии для составления законов с 20 дек. 1808 г. (см. выше) и так как он говорит, что на составление общего плана преобразований потребовался весь 1809 г., то я полагаю, что эта записка была подана имп. Александру в начале 1809 г. Доказывая здесь необходимость выработки втайне общего плана государственных преобразований, Сперанский предлагает для этого учреждение негласного комитета, но государь уже достаточно убедился в малой полезности комитета в 1801–3 гг. и, очевидно, предпочел работать по этому предмету с одним государственным секретарем. В числе материалов, из которых Сперанский мог кое-чем воспользоваться, были проекты Балугьянского.
Мих. Андр. Балугьянский[86] в последних месяцах 1808 г. составил «Memoires sur le droit public» (III Analyse du pouvoir legislatif), a в начале следующего года «Plan du Code du droit public», которые могли навести Сперанского на некоторые соображения при составлении им плана государственных преобразований. Возможно, впрочем, что к первой работе Балугьянский приступил еще по поручению Новосильцева.
Предположения Балугьянского гораздо менее решительны, чем планы Сперанского. В первом из двух названных трудов («Анализ законодательной власти»), написанном в последние месяцы 1808 г., Балугьянский после историко-теоретического рассмотрения этого предмета проектирует для России учреждение законодательного Сената (наряду с административным и судебным), члены которого назначаются императором, по крайней мере, по два от каждой губернии. Условия этого назначения: а) обладание собственностью земельною или промышленною с чистым доходом, размер которого Балугьянским не определен, и b) служба в известной должности — министра, губернатора, президента одного из государственных учреждений, чин статского советника, — для того, чтобы была представлена каждая отрасль администрации; кроме того, в состав Сената входят министры, начальники департаментов исполнительной власти и первоприсутствующие в высших судебных учреждениях. Звание сенатора пожизненно; его можно утратить только по судебному приговору. «Законодательный» (т. е. собственно законосовещательный) Сенат, состоящий из одной палаты, созывается государем, когда он найдет это нужным, обыкновенно же два раза в год. Каждый Сенат имеет право предлагать издание того или другого закона. Проекты законов, принятые Сенатом, подлежат утверждению монарха. Тут, следовательно, нет и речи ни об ограничении самодержавия, ни об участии в законодательстве, хотя бы с совещательным голосом, депутатов, избираемых народом.
83
20 декабря 1808 г. Сперанскому велено было докладывать государю по делам для составления законов. Майков, «Второе отделение собств. Е. И. В. канцелярии», Спб., 1906 г., стр. 51–59. Корф, «Жизнь гр. Сперанского», I, 148–155.
84
«Иначе, — продолжает он, — государь должен будет отказаться: 1) От всякой мысли о твердости и постоянства законов, — ибо в сем правлении законов быть не может. 2) От всех предприятий народного просвещения. Правило сие должно принять столько же из человеколюбия, — ибо ничто не может быть несчастнее раба просвещенного, — как и из доброй политики, ибо всякое просвещение (я разумею: общее народное) вредно сему образу правления и может только произвесть смятение и непокорливость. 3) От всех предприятий (утонченной) народной промышленности, — я разумею все фабрики и заведения, на свободных художествах основанные, или близко с ними связь имеющие. 4) От всякого возвышения в народном характере, ибо раб иметь его не может, — он может быть здоров и крепок в силах телесных, но никогда не способен к великим предприятиям…. 5) От всякого чувствительного возвышения народного богатства, ибо первая основа богатства есть право неотъемлемой собственности, а без законов она быть не может. 6) Еще более должно отказаться от улучшения домашнего состояния низшего класса народа: избытки его всегда будут пожираемы роскошью класса высшего. 7) Словом, должно отказаться от всех прочных устроений, не на лице государя владеющего, но на порядке вещей основанных». (Срав. мою статью: «Первый политический трактат Сперанского» в «Русском Богатстве», 1907 г., № 1, стр. 76). «И царство твое, — продолжает автор, — столь много обещавшее, будет царство обыкновенное, покойное, может быть, блистательное, но для прочного счастья России ничтожное», да и таким оно может быть лишь в том случае, если какою-либо «чудесною силою» и усиленным надзором прекращен будет доступ в Россию «мыслей соседственных, столь чувствительно действующих на мысли твоего народа» (т. е. отрезано влияние Западной Европы).
85
Он характеризует ее так: «Это привилегия рабов, уполномочивающая их тяжесть цепей, ими влачимых, возлагать на других слабейших. Какую связь пользе дворянство сие имеет с народом? Не на исключительном ли праве владения земель и людей, как вещественной собственности, основаны главные его преимущества? Не от суда ли самовластного, государем установленного, зависит имение и лицо дворянина? Не четырнадцать ли раз каждый дворянин, переходя из класса в класс, чувствует на себе силу неограниченной воли и не четырнадцать ли раз, привязываясь к сей воле, отторгается он от народа?» Ср. отзыв Сперанского о праве дворянства на «крепостное владение людьми» и о том, что «чины не могут быть признаны установлением для государства ни нужным, ни полезным» в его записке «Об усовершенствовании общего народного воспитания», которая была «читана 11 декабря 1808 г.», т. е. самим государем или государю Сперанским. «Материалы для истории учебных реформ в России в XVIII–XIX веках», собр. С. В. Рождественский. «Записки ист. — филол. факультета Спб. университета», ч. 96 вып. 1, Спб. 1910 г., стр. 377–378.
86
Уроженец Карпатской Руси, венгерец, профессор политических наук венгерской академии в Гросс-Вардейне, а затем в Пештском университете, Балугьянский занял в 1803 г. кафедру политической экономии в петербургской «учительской гимназии», преобразованной в следующем году в педагогический институт. Приглашенный на это место Новосильцевым, он был хорошо известен также Строганову и Чарторийскому. Затем он определен был и в комиссию для составления законов, куда в августе 1808 г. был назначен присутствующим в совете комиссии и Сперанский, в декабре того же года сделанный товарищем министра юстиции вместо Новосильцева. Служба в одном учреждении сблизила Сперанского с Балугьянским, и последний, видимо, признававший превосходство способностей своего начальника, мог быть ему полезен своими научными знаниями и личными наблюдениями, хотя по-русски и впоследствии говорил плохо. Балугьянский лично присутствовал в Западной Европе на представительных собраниях: в своих «Размышлениях о проекте Правительствующего Сената» 1811 г. (см. ниже) он говорит: «Я видел собрания свободного народа, я присутствовал на них сто раз».