Сразу же после похорон дедушки Вильгельма они отправились в путь. Еще продолжался январь. В повозке место нашлось для Дорхен, матушки Берты, моей матери и для меня. Кристоф управлял лошадьми и разговаривал с ними по-французски. Ехали ли мы по льду залива у Фризской косы, этого я не знаю. Тетя Ингеборг позже утверждала: вы должны были переправляться через залив, другого пути не существовало. Но в моей памяти это скольжение по льду не отложилось.
Свой день рождения я встретила в повозке, обложенная толстыми пуховыми подушками. Слева от меня была моя мать, справа бабушка Берта. Кристоф и Дорхен сидели на козлах. От лошадей шел пар, снег хрустел, а вечером вдруг раздался грохот, как при сильной грозе.
Внезапно у нас больше не оказалось лошадей. Моя мать и Дорхен по очереди несли меня на руках. Кристоф также исчез из нашего поля зрения. Дорхен сказала, что теперь он получил свободу и пешком отправился во Францию. Чужие мужчины с круглыми лицами смотрели на меня и улыбались. Затем они забрали с собой мать, бабушке пришлось нести меня и петь мне песни. Все это сопровождалось сильным грохотом.
Что стало с тетей Дорхен? Именно с ней я собирала первые свои цветы. Когда мой отец женился, они говорили о том, что Дорхен станет следующей невестой. Ведь должны же были уцелеть в этой ужасной войне хотя бы несколько мужчин. Но таковых не нашлось. В девятнадцать лет она оказалась слишком юной для войны, но уже достаточно взрослой, чтобы пережить то, что выпадает на долю женщинам в результате подобного кровопролития. Солдаты уводили ее с собой каждый день и каждую ночь, и когда она возвращалась, обессиленная, в комнату, то бабушка говорила:
— Дитя, ты выглядишь, как измочаленная тряпка. — Однажды она больше не вернулась. Бабушка позже рассказывала, что они отправили Дорхен в Россию, чтобы она отстраивала там то, что было разрушено войной. Вновь одному из членов семьи Розенов пришлось отправиться в Россию.
— Да, так бывает, — говорит Вегенер. — Кто посеет ветер, пожнет бурю.
— Моя мать ничего не сеяла, — отвечаю я. — Пожинают бурю всегда те, кто этого не заслужил.
— Ну, хорошо, тогда я беру назад свои слова о тех, кто сеет ветер.
В один из дней моя мать также не вернулась. Бабушка сказала, что это было связано с тифом. Пришли солдаты и сказали, что мы должны отправляться дальше в Германию. Бабушка взяла меня за руку, уже не требовалось меня носить, мне было уже три года, и я могла хорошо ходить. Впервые я увидела вокзал. Мы сели в поезд, в котором никто из отъезжающих не знал, откуда он прибыл и куда направляется. Бабушка посадила меня на солому, которой был выстлан пол, и сказала:
— Теперь мы с тобой одни одинешеньки будем скитаться по свету. — Слова «одни одинешеньки» были не совсем точными, так как вместе с нами в товарном вагоне странствовать по свету отправились восемьдесят женщин, детей и стариков.
Я долго спала. Когда проснулась, то оказалось, что лбом я уткнулась в деревянную стену какого-то барака. Бабушка сидела рядом со мной и приговаривала:
— Слава Богу, дитя, я уже думала, что ты никогда больше не проснешься.
В бараке обитало много детей со своими бабушками. Раньше здесь располагались солдаты, затем находились военнопленные, а теперь были беженцы. Мы оставались там долгие годы. Когда я начинала спрашивать о судьбе близких мне людей, то бабушка отвечала:
— Ах, дитя мое, ты слишком мала, чтобы это понять.
Она почти ничего не рассказывала о моих родителях: отце и матери, как будто у нее комок подкатывал при этом к горлу. Зато она много рассказывала мне о прекрасной стране на Востоке, крестьянском хозяйстве Розенов, домашних животных и Подвангенском озере. Но о людях она никогда не говорила. Когда же я стала достаточно взрослой, чтобы понимать все это, и работала второй год стажером в сберкассе, к тому времени она уже умолкла навеки.
— Ну, вот теперь ты уже целый год как находишься на заслуженном отдыхе, — говорит Вегенер.
— Нет, этот год я провожу в России.
Он запросил в военно-историческом архиве в Потсдаме материал о 6-й армии, когда та была в Сталинграде.
— Не интересует ли тебя это? — спрашивает он.
— Сколько раз я должна говорить тебе, что мой отец погиб не в Сталинграде, и я не являюсь ребёнком Сталинграда!
Я рассказываю ему, что просмотрела все документы и завершаю свое исследование. Больше мне не требуется никаких материалов. Теперь мне предстоит другая, огромная работа. С чего мне ее начать?
Вегенер полагает, что я должна все это положить на бумагу. Многие дети, чьи отцы погибли на фронте, родились прежде, чем те узнали об их существовании. Эти дети имеют право задать вопрос о судьбе своих отцов.