Я только что вернулась из церкви. Исповедалась и обратилась к Господу, чтобы излить ему душу. Все-таки нам так тяжело сейчас. Представь себе, совсем рядом с Мариинской колонной упали три фугасные бомбы. Но изображение Богоматери не пострадало, лишь мраморный цоколь был поцарапан в нескольких местах.
Епископ сказал, что страшным злодеянием является убийство больных и инвалидов. Он хочет подать органам власти официальное заявление о совершенном преступлении. Рядом со мной на скамье в церкви сидела пожилая женщина.
— Это кара Божья, — сказала она. — За то, что пострадали невинные люди, с неба обрушился огонь.
На следующий день местное отделение нацистской партии разрешило ей временно закрыть магазин. Из-за бомбежек Мюнстера она поехала за город и провела прекрасные летние дни у своей тетки Марты в Дипхольце.
Июль 1941 года, в пыльной России
Дорогая Ильза!
Мы продвигаемся настолько быстро, что до сих пор еще не принимали участия в боях. Все покрыто пылью. Мы взмутили русскую землю, и теперь эта пыль оседает даже на наших ушах.
Война продолжается уже две недели, пожалуй, через месяц все завершится. Победа будет за нами. Ты лучше меня знаешь из сообщений по радио и из газет о том, как русские себя ведут. Они спасаются бегством. Нам приходится поторапливаться, чтобы успеть за ними. Большие задачи выполняют другие части, мы же лишь следуем за ними. И поскольку мы не связаны непосредственно с боевыми действиями, то домой вернемся, пожалуй, без орденов и медалей. Остаться в целости и сохранности для меня сейчас важнее. Возможно, что уже в сентябре будет объявлена демобилизация. Тогда я вновь обниму мою девочку. А до того времени мы будем следовать принципу, объявленному Вильгельмом Бушем: «Воздержание — это радость тому, чего ты лишен».
Мы маршируем под цветущими липами, которые источают чудесный аромат. Они напоминают мне восточно-прусские аллеи. Глаза не устают наслаждаться окружающим пейзажем. Шоссе тянется вдоль лесистых склонов холмов, внизу я вижу долину с прудами, затем вновь холмы, покрытые лиственным лесом. Жаль, что в такой прекрасной местности нам приходится играть в войну. В полдень мы искупались в Серети, маленькой речке, рядом с которой немецкие солдаты уже воевали в Мировую войну.
Навстречу нам шли русские беженцы со своими нехитрыми пожитками, матери следовали с маленькими детьми, которых прижимали к груди. Вид у них очень печальный, но когда заговариваешь с ними, то они смеются и машут в ответ руками.
В одной из деревень мы размещаемся на ночлег в домах, которые выглядят очень пристойно. Люди кое-как изъясняются по-немецки, поскольку наши солдаты квартировали здесь и в Мировую войну. Я покупаю кусок мяса, хочу вечером сварить его себе на ужин. Здесь имеется и молоко, но купить его не удается, так как у меня нет немецких мелких монет, а русские деньги местные жители не берут. Огороды, где растут овощи, они содержат в порядке. В садах растут также прекрасные фруктовые деревья, усыпанные плодами, по краям дорог можно встретить деревья с лесными орехами. Сегодня я ел первую черешню.
Вечером происходит еще одно событие. Из леса с поднятыми руками выходит русский юноша. Ему 15 лет, и он рассказывает нашему лейтенанту, что его насильно забрали в армию вместе с двенадцатью другими сверстниками. В лесу должны быть еще сотни таких мальчишек. Лейтенант Хаммерштайн приказывает прочесать лес. Годевинд находит трех таких парней в гражданской одежде и доставляет их в деревню. Что с ними происходит потом, этого я не знаю. Но выстрелов я не слышал.
Его почерк становится мне все более понятным. Я начинаю распознавать буквы, которые наиболее трудны для восприятия: фигурное «Я» и странное «е». Вначале он писал чернилами. На праздник конфирмации ему подарили перьевую авторучку, которую он взял затем на войну. В России все чернила высохли, и он вынужден был пользоваться карандашом, чтобы обрисовывать на пожелтевшей бумаге свое продвижение.
Я уже ориентируюсь на огромной карте России. Пытаюсь правильно произносить названия. Русские реки звучат красиво: Неман, Сереть, Днепр, Донец, Дон, Волга, ну и, конечно же, такое ласковое название, как Березина. В первые дни я встречалась с отцом в Литве: в его дневнике упоминались Каунас и Вильнюс. Две недели спустя он вновь появился, но уже намного южнее. В его письмах упоминался город Лемберг,[18] который, по его утверждению, был прекрасен и практически не поврежден.