Выбрать главу

И угодил ногой в глубокую рытвину, упрятанную в траве. Едва коснувшись земли, не завершив еще полета, я почувствовал вместо надежной опоры под левой ногой край какого-то страшного провала.

«Не вовремя как», — пронеслась отчаянно спокойная мысль. Сейчас же вся совокупная тяжесть различных частей моего любовно взращенного тела обрушилась на неловко подогнутую лодыжку. Там что-то коротко хрустнуло. «Травма голеностопа, — успел еще подумать я. — Идиот, кто тебя просил так сигать?»

От этой мысли острая нестерпимая боль прострелила меня насквозь, и я свалился на мокрую траву.

— Ты чего? — спросил Бакалаврин, появляясь в небе надо мной.

— Яма! — прошипел я и приподнялся на локте. Алины поблизости не было. — Яма расперетудытвоютакая!

— Ладно, поднимайся. — Бакалаврин подхватил меня под мышки и поставил на ноги. — Идти можешь?

— М-м! — замычал я, пытаясь наступить на больную ногу.

— Ну, держись, — Миша подставил плечо, — как-нибудь доскачем. Тут недалеко.

И мы поскакали. В народе для хромых придумана меткая, хоть и безжалостная кличка: рупь-двадцать. Я под это обидное прозвище не подходил, в моей походке мелочи не набралось бы и на троячок.

За углом нас уже заждались. Из открытого окна каминного зала торчали головы.

— Ну что там у вас?

— Помогите забраться человеку, — распорядился Бакалаврин и, подсаживая меня, добавил:

— Водкой надо будет ногу растереть…

Салон научной мысли и впрямь оказался неплох. Огромный камин, отделанный плиткой теплых тонов и медным листом тонов огненно-горячих занимал всю стену. Еще не затопленный, он, казалось, уже грел комнату. Возле камина лежали заботливо приготовленные поленья, на крючьях специальной стойки были развешены чугунные принадлежности: грозного вида щипцы, будто специально предназначенные для сокрушения ребер и вырывания печени, какие-то метелочки и лопаточки на длинных витых черенках и, наконец, мощная кочерга с отполированной ладонями медной рукоятью.

Большие окна зала были занавешены шторами белого атласа в шикарную кабинетную складку, покойные кресла окружали низкий восьмиугольный столик. На полу, конечно, ворсистый ковер.

Впрочем, все это я разглядел лишь со временем, поскольку, едва перевалив через подоконник, был окружен всеобщей заботой, как инвалид Великой и Беспощадной войны с однообразием жизни. Меня усадили в кресло, разули, велели шевелить ногой, спрашивали без перерыва: «Так не больно? А так?» На что я, смущенно улыбаясь и поглаживая сильно заплывший сустав, отвечал:

— Да ерунда! Сам виноват. Фанера, что возьмешь?

По всему выходило, что получил я простое растяжение связок. Окончательное заключение сформулировала Алина:

— Жить будет, — сказала она, — но с фортепьяно придется расстаться.

— Ну-ка, сейчас мы его полечим! — засуетился Миша. Он стал раскладывать принесенную снедь на столе.

— Грибы, грибы же где? Хлеба порежьте! Алина! Расставляй-ка, благословясь, посуду! Горчицу брали?

Я не без удивления следил за его медицинскими приготовлениями.

Наконец, стол был накрыт.

— Ну, кажется, все, — удовлетворенно сказал Миша и повернулся ко мне, будто предоставляя слово, — давай!

— Что давать? — не понял я.

Бакалаврин досадливо скривился.

— Неужели не дошло с первого раза? Да погляди же ты на стол! Что ты здесь видишь?

— Ну, жратву, — сказал я.

— Закуску, — тихо шепнул мне кто-то на ухо.

— Ну, закуску, — повторил я, все еще не понимая, чего от меня хотят.

— А можно ли ее есть, эту закуску?

— Можно, но… — снова прошептали позади.

— А-а! — сообразил я. — Эту закуску «грешно есть помимо водки»!

Из-за спин вдруг выступил Еремушко с целой охапкой бутылок в руках. Странно, в нашей Процессии я его не замечал. Все вздохнули, как мне показалось, с облегчением и принялись разгружать Еремушку, а он, откупорив одну склянку, направился ко мне.

— Терзаешься, неразумное чадо? — произнес он с укором.

— Терзаюсь, Еремушко, — улыбнулся я, — как тут не терзаться?

— Не рек ли я тебе, говоря: остерегись?

— Рек, — я с удивлением припомнил, что Еремей действительно предсказывал мне травму и велел смотреть под ноги. Вот тебе и звезды! Эффектно, черт возьми!

— А ну, покажи уязвление, — сказал Еремушко, наливая водки себе в ладонь.

Он мял и разглаживал мой поврежденный сустав, пока не втер в него стакана полтора зелья. Еще полстакана пошло на компресс.

— Хватит, кажись, — произнесен, наконец, и принялся окутывать компресс полиэтиленом.