— Вы на енота смахиваете! — и это не в шутку, а злобно, точно она нарушила какие-то правила.
Записной выпивоха в баре превращается в своего рода председателя. Лайонберг не общался с людьми, а произносил бесконечные монологи, которые, слегка их отредактировав, можно было бы превратить в литературу. Я было польстился, но быстро отказался от этой идеи — тем более что мне нравился телеграфный стиль его историй, похожая на скелет графика:
— Сестры Шаттер. Знаменитые близняшки. Прославились совместными выступлениями. Мерл умерла, Берд утратила популярность. Она покончила с собой.
Другая история: человек по имени Сирил Данклин (Лайонберг непременно наделял своих персонажей именами) предавался сексуальным фантазиям в телефонных разговорах со своей первой любовью, Ламией, которую после выпускного бала ни разу не видел. Их отношения зашли гораздо дальше секса по телефону, это были именно отношения, включавшие в себя самые пылкие любовные акты. Наконец они не выдержали, встретились, неуклюже-торжественно выпили по чашечке кофе и расстались. С тех пор они не звонили друг другу. Они встретились, и на этом их отношения оборвались.
— Энди Вукович был моим близким другом.
Если рассказчик предваряет свое повествование подобными словами, всегда ожидаешь худшего.
Так вот, этот Энди любил свою жену Линетту, но особенно пылко и наглядно эта любовь проявлялась, когда Энди ей изменял и чувствовал себя виноватым. У него длился затянувшийся роман с некоей Ниной, пока та не обнаружила, какую нежную страсть Энди питает к жене, и не бросила его. Лишившись своей тайной услады, Энди сделался требовательным и придирчивым, он почти не выходил из дому — к чему? — и стал по-собачьи предан Линетте, которая, в конце концов, не выдержала его навязчивости и тоже его оставила.
— Наверное, так должно было быть, — подытожил Лайонберг. — Если прожить достаточно долго, наступает такой момент, когда все начинает повторяться. Ты знаешь, что уже делал и то, и это, причем точно таким же образом. И этого человека ты встречал раньше, и этими вещами владел. Ты не можешь увидеть или услышать ничего нового, живешь в кошмаре постоянных узнаваний. Нет интереса, нет аппетита, ничего не хочется. Эти повторы говорят тебе, что жизнь кончена, ждать больше нечего. Ты можешь заранее предугадать, что скажет этот мужчина, эта женщина, ты то зеваешь, то визжать готов, потому что знаешь, чем все это кончится.
Тем не менее Лайонберга прямо-таки распирало от идей.
— Я купил беговую дорожку, — похвастался он.
— Это еще не значит, что вы куда-то продвинулись, — поддразнил его я.
Он не засмеялся, даже вроде бы и не расслышал моих слов. Человек, склонный произносить монологи, становится невосприимчив к юмору. Начав пить, Лайонберг съежился, стал меньше ростом, бледнее, болтливее и как-то убедительнее, чем в свой гурманский период. Лицом и осанкой он теперь напоминал маленькую землеройку. Он громко огласил ближайшие свои планы: круиз вдоль побережья Аляски, заказать за год вперед лучшие места на Концерте Тысячелетия Элтона Джона, приобрести таймшер в Сен-Барте, проехаться по стране в эксклюзивном электромобиле. Все эти замыслы подразумевали немалые расходы.
Однажды вечером миссис Банни Аркль, дама из высшего общества, заглянула к нам в отель в поисках Бадди.
— Замечательная женщина, — отозвался о ней Лайонберг. — Я знавал двоих ее мужей. Мне бы следовало жениться на ней, право, следовало.
Через Бадди эти слова дошли до миссис Банни Аркль, и она зачастила к нам вечерами, когда в баре появлялся Лайонберг. На губах ее играла оживленная манящая улыбка.
Лайонберг больше не обращал внимания на вдову, но мне втолковывал:
— Мы составим отличную парочку. Что с того, что у меня пропало всякое желание? Она тоже вышла из этой поры — впрочем, когда бабе за шестьдесят, она только о сексе и думает.
Наконец миссис Банни Аркль махнула на него рукой — дескать, всем Лайонберг хорош, только не разобрать, когда он трезв, когда пьян. Услышав это, Лайонберг только плечами пожал, а потом вдруг спросил меня, не надоедает ли мне каждый чертов день подряд делать одно и то же. Я сказал, что не стану отвечать на столь оскорбительный вопрос. Я и в самом деле был задет.