— С какой стати Джордж Харрисон поедет к нам?
— Выпить, например. Трэн делает отличный «май-тай». Закусить бургером Пи-Ви, его премированным чили. — Бадди явно счел мой вопрос идиотским. — Мы могли бы сделать «стену славы», как в тайском ресторане у Кео, с фотографиями и автографами всех звезд, которые когда-либо заходили в «Потерянный рай».
Бадди и слышать не хотел, что никого из знаменитостей силком не затащишь в его отель. Еще один признак надвигающейся старости, а вот и другой: тупая ярость при малейшем возражении. Свойственная ему от природы вспыльчивость усугублялась постоянным недомоганием и неумеренным потреблением алкоголя.
— Негативно мыслишь, — попрекнул он меня.
— Какое отношение все это имеет к Леону Эделю?
— Ты же говорил, он писатель! — рыкнул на меня Бадди. — Пусть сделает что-нибудь для нас.
Тут только до меня дошло. Сама мысль, что восьмидесятидевятилетний биограф Генри Джеймса и летописец Блумсбери возьмется накропать заметку для местной прессы о том, как ему нравится отель «Гонолулу», была столь нелепа и наивна, что я не удержался от смеха.
Бадди в своем маразме принял смех за выражение согласия и раздухарился.
— Эта история в «Айлендере» плохо влияет на бизнес, — сказал он. — Надо снова пригласить того жирного самоанца, который кокосовые орехи зубами разгрызал.
Он пытался извлечь выгоду из попавшей в прессу истории двух женщин-самоубийц. Возможно, удастся переманить к нам гостей, которые захотят поселиться подальше от места трагедии, но это при условии, что Леон напишет о нас заметку и передаст текст кому-то из преемников мадам Ма, кто теперь ведет колонку в вечерней газете.
Леона привезла в отель его жена Марджори. Она тут же исчезла, сообщив:
— У меня ланч с вахине, — то есть с кем-то из подруг. Марджори хорошо знала гавайские словечки и произносила их правильно, к тому же она писала стихи. Супруги обожали друг друга с восхитительной, не поддающейся старости взаимной поглощенностью влюбленных.
В шутку я рассказал Леону, как Бадди мечтает получить свою заметку.
— Был я когда-то журналистом, но не в этом роде, — сказал Леон. — Как там наш бедный слабый великий человек?
Дважды Леон переносил нашу встречу, и я тем более рад был видеть его. Он похудел, но держался с таким достоинством, что старческая хрупкость казалась скорее проявлением деликатности в обращении с другими, преувеличенной любезности.
— Как вы себя чувствуете, Леон?
— По-разному. Иной раз как усталое, изнемогающее, износившееся животное, а в другие дни — все о’кей. — Как всегда, он не жаловался, но поспешил сесть. На ногах он стоял нетвердо и учащенно дышал. — А вы все цветете.
Прожив столько лет на Гавайях, я пришел к выводу, что Леон здесь — единственный человек, который знает меня, знает глубоко и во всех подробностях, потому что он читал мои книги и вникал в автобиографические детали моего вымысла. Несколько книг он прочел еще до нашей первой встречи, а впоследствии раздобыл и остальные. Я точно так же относился к его работам и успел прочесть их все, даже «Описывая жизнь» и трактат «Торо». Биографию Джеймса я перечитывал несколько раз — это был его шедевр, одна из лучших литературных биографий. Наша дружба окрепла благодаря тому, что каждый из нас знал и ценил творчество другого. Книги Леона, как это часто бывает, приоткрывали не только внутренний мир Генри Джеймса, но и душу их автора.
— Ужасные новости, — вздохнул он. — И так близко отсюда.
Он имел в виду двойное самоубийство. Некоторые события на Гавайях вынуждали меня растерянно и недоверчиво почесывать в затылке, но Леон всегда был готов соотнести их с реальностью. Как я любил наши совместные трапезы, увлекательные беседы… По возрасту он годился мне в отцы и вел себя по-отцовски, но как профессионалы мы общались на равных.
— Они служили в армии, — дополнил я.
Леон мелкими глоточками отпивал ледяную воду — как всегда, педантичный, элегантный, хрупкий. Он постоянно носил гавайскую рубаху и панаму. При нем была трость. Несколько недель назад Марджори позвонила мне и, извинившись, сказала, что Леон только что вышел из больницы, еще не оправился и вынужден пропустить наш совместный ланч. «Может быть, на следующей неделе». Потом встречу вновь пришлось перенести, и потому я так обрадовался, когда Леон, наконец, приехал. Мне было любопытно выслушать его мнение об этой истории.
— Мне не случалось читать ни о чем подобном, — сказал он.
Иногда бесхитростные новости распространялись по Гонолулу и способствовали сплочению его жителей: туристы, ехавшие автостопом и пропавшие неведомо куда, захват заложников, суд над педофилом, задушенный трансвестит, найденный в мусорном ящике, распорядитель местного епископального фонда, замешанный в «сагу о сексе в мужском туалете». Драматические события на несколько дней захватывали весь город, давали пищу для разговоров, а потом, когда трагедия отступала, люди с облегчением возвращались к своим частным и малым делам. Самоубийство подпадало под эту категорию, и я не удивился, что Леон заговорил о роковом прыжке двух американок.