Прошение Мизинчика о предоставлении гражданства было удовлетворено, и наступил день, когда она должна была приносить присягу. Мы все провожали Мизинчика и Бадди в правительственное здание вроде бы поддержать ее, а на самом деле — присматривать за Бадди. Лестер Чен, Кавика, Пи-Ви, Трэн, Трей, Уилнис, Фишлоу, Кеола, девочки из обслуги, Пуамана, Милочка, Була и Мелвин, ближайшие друзья Бадди — Сэндфорд, Уиллис, Спарки Леммо и мы с Роз — вся большая семья, почти все из отеля «Гонолулу».
— Сочтем это за торжественное прощание, — проворчал Бадди, не в силах сдержать газы, заглушая пуканьем свои же слова.
На наших глазах Мизинчик — в новом платье, в белой шляпе и белых перчатках, в толпе таких же, как она, новых граждан — произнесла клятву и отсалютовала флагу. Она выглядела серьезной, повзрослевшей — уже не та юная невеста с видеопленки, отснятой агентством «Большие надежды», а зрелая женщина, с худым лицом и большими зубами, которые выпячивались за стиснутыми губами, словно рот был набит едой.
Она поймала на себе взгляд Бадди и отвернулась.
— Лучший секс в моей жизни, — прокомментировал Бадди. — Угадайте, почему? Потому что она — дура ненормальная. — Глаза его остекленели, вероятно, от воспоминаний, которыми он не мог поделиться. Встряхнувшись, Бадди добавил: — Больше не женюсь. Так, кусочек там, кусочек тут.
Он был болен и истощен, но я еще не видел его таким счастливым: он так и сиял в предвкушении вольной жизни.
Церемония принятия присяги оказалась более торжественной и прочувствованной, чем я ожидал. Мизинчик держалась очень прямо, напряженно откинув чуть дрожавшую голову, нервно сжимая руки, — меня это тронуло. И все эти столь разные люди, молодые и старые, по большей части родом из Азии, с небольшой примесью выходцев с тихоокеанских островов и скудной горсткой благодарных европейцев, преисполнились гордости: они столь ревностно исполняли этот несложный обряд, что он превратился в некое величественное событие, и «клятва верности», повторенная каждым, вновь обрела свой глубокий смысл. Новые американцы — и Мизинчик, подумать только, среди них!
Я молился, чтобы Бадди воздержался от своих номеров, не портил Мизинчику день. Я настолько сосредоточился, повторяя про себя это заклинание и следя за церемонией, что не заметил, как Бадди свалился, и очнулся только от громкого смеха и вопля: «Бадди опять за свое!»
Общее движение. Мизинчик испуганно оглянулась, кандидаты на получение гражданства встревожились, словно кто-то нарушил ритуал. Я не вмешивался, обозлившись. Фокусы Бадди уже всех допекли. Закатив глаза, я тяжко вздохнул.
Ближайшие приятели Бадди заливались смехом. Как мне надоел этот специфический смех глупцов, все еще находивших проделки Бадди забавными, этот необузданный хохот мальчишек-переростков! Громкие заливистые переливы, нарочитые, раздражающие всех, кто не разделял этого веселья, кто полагал, что Бадди впадает в детство.
Мизинчик закусила губу, отвернулась от Бадди, обратилась лицом к звездно-полосатому флагу и подняла руку, произнося последние слова «клятвы верности».
Бадди остался лежать среди складных металлических стульев, которые сбил в падении. Он слегка улыбался, словно торжествовал победу, пена выступила у него на губах, зеленоватая слюна потекла на щеку.
— Сделайте ему искусственное дыхание, — посоветовал кто-то.
— Этого-то он и добивается. Хватит его поощрять!
— Будет тебе, Бадди! Это уже не смешно.
78. Прах
Человек, который все время нарывается на неприятности, лезет из шкуры вон, добиваясь всеобщего внимания, как бы заранее подготавливает нас к своей смерти, и, когда наступает его время, неизбежная развязка вызывает не столько боль, сколько ярость. Когда приходит смерть, просто злишься и во всем винишь этого сукина сына — доигрался, садист! Так я думал, но я был не прав: я не был готов, все обернулось гораздо хуже, чем я мог себе вообразить. Я горько оплакивал Бадди с той самой минуты, как его не стало. Мне его недоставало в том числе и потому, что его место заняла всем чужая, непонятная, алчная вдова — Мизинчик.
Много лет назад Бадди сам сочинил себе некролог — чистейшей воды вымысел. После его смерти некролог был дословно воспроизведен в «Адвертайзере»: «Со стороны он казался клоуном, дураком, неумехой, но в глубине души был очень серьезен, часто обливался невидимыми слезами. Он гордился своим умением починить любую сломанную вещь, а более всего гордился умением излечить разбитое сердце…»
Мизинчик руководила похоронами, превратившимися в пародию на ту бессмысленную драму, которую мы уже репетировали в прошлый раз, когда Бадди устроил свой знаменитый розыгрыш — «пропал в море». Була произнес надгробное слово: «Он быть настоящий человек. Он всегда поддерживать. Он любить поболтать. Он хорошо общаться. Он уметь разыгрывать. Он сметать барьеры. Он так богатый».