— У тебя нашлось еще одно важное качество, — возразил Бадди, фамильярно тыча пальцем мне в грудь. — Все дело в том, что ты сразу меня понял.
Я растерянно улыбнулся.
— Помнишь, я рассказывал тебе насчет того дерьмового менеджера? — спросил он.
Агрессивный малый, любитель попользоваться массажным столиком, вечно пьяный, допускавший самые нелепые промахи, не говоря уж о своеобразных розыгрышах, мартовский котяра о трех яйцах. Конечно, я все запомнил.
— Так это я и есть!
Бадди ожидал аплодисментов — ловко он меня провел! — и я не стал его разочаровывать, хотя, честно говоря, кое о чем уже догадывался, да и служащие в отеле перешептывались. Меня удивило другое: Бадди верил, что я справлюсь. «Не ошибается тот, кто ничего не делает», — подбадривал он меня. Впереди подстерегали новые неожиданности, и постепенно я научился не терять бдительность. Я искал новую жизнь, а нашел много жизней — жену и ребенка, мир этих островов и свою неготовность принять его.
3. Птичий щебет
Я решил было, что наш уборщик Кеола напрочь лишен любопытства, но вскоре застал его в тот момент, когда он опорожнял ведра с отходами в большой мусорный ящик позади отеля. Несколько листков бумаги выпорхнули из ведра. Кеола наклонился, большими неуклюжими пальцами ухватил их, но не затем, чтобы бросить в общую кучу, — нет, он принялся вчитываться, поднося к глазам хлопавшие на ветру страницы и чему-то улыбаясь. Меня это просто потрясло. Оглянувшись, он посмотрел на меня «тухлым глазом», как говорят местные.
Лишь какое-то время спустя я набрался храбрости спросить Кеолу, с какой стати он читал выброшенные бумаги. Он начисто все отрицал. И вообще, если мне покажется, что он делает что-то такое странное, читает, например, так это потому, что он страдает «неспецифическими отключками». Он якобы вообще не понимает, о чем речь.
— У меня более хуже с кратковременной памятью, шеф. Здесь такое часто. Диагноз такой.
Неделю спустя из окна офиса я услышал голоса Кеолы и Кавики — они очищали от сорняков клумбу возле бассейна.
— Э-э, где-э был вчера?
— Э, на-а работе.
— Я те-э зва-анил.
— Не-э слыха-ал.
— Не-э, те-я не-э было.
— Те-э нада, да-а?
Я чуть шею себе не свернул, прислушиваясь к этим голосам. Они околдовали меня, словно птичье пение.
— Едем в Мака-а. Поймать волна.
— Я косить чертова трава. Басс не хотеть сорняки.
— Какой басс?
— Ну, шеф.
— Э-э, а я уже все сделать.
— Столько чертова трава. Я все время потеть. У меня штаны испортиться. Мне еще деревья резать.
Две птички на ветке, чирик-чирик, я с трудом разбираю их чириканье, пытаюсь его запомнить. Несколько дней спустя они снова принимаются за свое:
— А еще та баба. Ее грабить.
— Какая баба?
— Одна хаоле.
— А кто грабить?
— Один хаоле.
— Чертовы хаоле.
— Все наркотики.
— Ага.
— Они уйти дно.
— Ага. Э-э, а как он это сделать?
— Прятаться дерево.
— Наверху?
— Сзади дерево. Видеть вахина с один сумка. Говорить: «Это моя». Цап сумка, а вахина орать, как один дьявол.
— Они все наркотики.
— Взять деньги. Купить бату.
— Бату. Снежок. Пакалоло.
— Пакалоло мягкий. Бату более хуже.
Чирик-чирик. Я сижу под окном, притворяюсь, будто занят работой.
На следующий день:
— Э-э, как тот парень?
— Какой парень?
— Тот новый парень.
— Тот хаоле, да-а? Он более лучше.
— С виду акамаи.
— Он говорить телигентный.
— Ага. Все говорить ему хорошо.
— Та вахина она завестись.
— Экономка?
— Не экономка, главная горничная.
— А Тунец — он такой прохиндей.
— Ага, первый класс пилау луна.
— А чего он все время глядеть нас и потом смеяться?
— Вот гад. Ему легко работа.
— Ага.
— Ага.
— Это мне тяжело-тяжело работа.
— Он сидеть пить пиво. Болтать.
— А мы потеть-работать.
— Ага.
— Ага.
— Слышь, у него один большой книга, у хаоле-парень.
— Я не видеть книга.
— Его офис.
— Хаоле офис?
— Ага. Хаоле-парень офис. Большой книга. Телигентный.
— Да, читать нет легко, а?
— Хаоле легко-легко.
— Ага.
— Ага. Этот хаоле-парень он тоже прохиндей.
— Страсть какой прохиндей.
Чирик-чирик. Они все болтают, фразы становятся все короче, все загадочней. С трудом я понял, что речь идет обо мне, а книга — это мой Толстой.