Саша ненавидел Америку. Он звал своего брата Леньку-шлемазла с гитарой и пел русские песни. «Лыжи у печки стоят — скоро нам ехать домой», — дирижировал он длинными и прямыми, как сосиски, пальцами. «Что ты перед носом размахался, дирижер, еб твою мать!» — смеялся Ромка. Саша в детстве хотел быть дирижером. «И врагу никогда не добиться, чтоб склонилась твоя голова…» — громко и фальшиво продолжал Саша и сокрушался, что «вы не знаете Москвы!», хотя и Настя и Ленька знали. У всех была своя Москва. Свои воспоминания о ней. Но Саша настаивал, что его самые лучшие, которые они и должны были слушать под вскрикивания Саши и под пинту «Apricot Brandy». На низком столике под конец вечера всегда оставались липкие пятна от пролитого мимо рюмки сладкого полуликера-полуконьяка.
Ромка не жалел, что уехал. Он больше подсмеивался над собой: «Америчка! Думал, меня тут только не хватает! Ждут меня тут, думал. Представлялось — пальмы, голубое море, я в белом костюме, девушки, загорелые и полуголые… Ха-ха, все это есть. Но не для меня!» Роман работал в одном из десятка department stores[36] «Широкий Путь». В отделе ремонта часов. Туда же он пристроил и Сашу. Менеджером. Саша менеджерствовал над Ромкой, часами, запчастями и недорогими украшениями в малюсеньком закутке громадного «Широкого Пути» на Голливуд бульваре и Вайн-стрит. Оттуда он приносил Насте подарки. «Сашка, ты воришка!» — смеялась Настя.
В приемной Джодиного агентства сидели две девочки с мамами. Голос Джоди раздавался из-за перегородки. Настя заглянула — Джоди уже желала кому-то приятного уик-энда и вешала телефонную трубку. Настя зашла и протянула ей квитанцию.
— Как, Настия, только один час?
О, работа была несложной. Я лежала на шелковых простынях, сама в шелку…
— Я тебе говорю, Настия, эти люди — cheap[37]. Если бы для рекламы этого шелка можно было бы использовать бездомных собак, они бы использовали. И даже кость не бросили бы после. Надеюсь, ты поела?
Ни завтрак, ни ланч Настя не ела. Она кивнула в сторону приемной, и Джоди крикнула за перегородку: «Я готова!» Подталкиваемые мамами, девочки вошли с конвертами наготове. «С фотографиями, сделанными папами», — подумала Настя. Джоди безжалостно расправлялась и с девочками, и с их семейными фотографиями.
— Сколько тебе лет? Вес?.. Это что за штаны на тебе? Это фото для рекламы туалетной бумаги… Для моделинг надо… Настя, покажи свое портфолио.
Настя передала через стол тяжелую, вишневого лака папку. Ей было чем гордиться — все лучшие фотографы города снимали ее. Хотя для журналов всегда выбирали попроще, не самые удачные фото. У Насти уже были вырезки из журналов, каталогов, газет.
— У вас, конечно другой look[38], но что-то в этом роде.
Настя подумала, что Джоди их возьмет. «Американские девчонки, будут делать рекламу для спортивной одежды, купальников». В голове у нее сразу запелась ненавистная песенка: «I whish they all could be californians…»[39] в исполнении ненавистной же группы «Beach Boys». Настя оставалась Джодиной любимой моделью, но она уже понимала, что на фамм фаталь денег не заработаешь. В Лос-Хамовске нужны были лос-хамовски выглядящие модели.
— О, что это? «Сенсационный импорт из России». Это ты, Настя? — захихикала Джоди мещанским смехом.
— Да, Джордж Кост рекламирует меня. На прошлой неделе в «Беверли-Хиллз Пипл», сейчас в «Курьере».
Девочки с восторгом смотрели то на Настю, то на фотографии.
— Мне не надо вам говорить, что в этом городе даже сигарет нельзя купить без машины. Пользоваться автобусом не советую. Такие расстояния, да и опасно… Оставьте мне фото… Худейте, ждите разрешения на вождение. Все, что я могу для вас сделать.
Девочки с мамами ушли. И Настя подумала, что девять месяцев назад она вот так же пришла сюда. С папой Арчи.
— В понедельник, Настия, я буду на новом месте. Надеюсь, они устроят для моделей party.