Пенни подняла выломанную панель, отнесла в самый дальний конец коридора и прислонила к двери чужого номера. Внимательно осмотрела обе руки на предмет заноз. Потом присела на корточки и подобрала из кучи монет и обломков свои косметические принадлежности. Сложила обратно в косметичку. Сдула крошки голубой краски с зеркальца и протерла его чистым концом ковра.
Вернувшись к себе в номер, она нажала на телефоне единицу. Она хотела как лучше.
Добрый вечер, дежурная слушает.
Добрый вечер, сказала Пенни. Это из номера 34. Кажется, в коридоре у моей двери плачет ваша служащая.
Пенни влезла в пальто. Надела сумку на плечо. Захлопнула за собой дверь, убедилась, что заперто надежно. Перешагнула через столбики монет и пошла по коридору. Нажала кнопку вызова лифта и стала ждать, пока перед ней раскроются двери. Ждать пришлось долго.
Стоя у дверей лифта, она окликнула девушку; та сидела и плакала, скрестив ноги, опираясь спиной на изуродованную стену. Ход в бездну нависал у нее прямо над головой.
Сейчас к вам кто-нибудь поднимется, сказала Пенни бодрым голосом. Потерпите немного.
На дне шахты лежали невидимые в темноте кроссовка и смятая форма; они еще хранили тепло, но постепенно остывали. Рядом лежали монеты, штуки три-четыре, может, больше. А еще разбитые часы. Пластмассовый корпус расколот, циферблат в паутине трещинок.
Звякнул колокольчик. Двери лифта открылись. Пенни зашла внутрь. Двери лифта закрылись.
Она всем телом навалилась на дверь-вертушку и толкала ее вперед, пока не оказалась на улице. Вместе с настоящим, некондиционированным воздухом на нее снизошло облегчение. Слава богу, у нее не было комплекса вины, а если и был, то разве что вины мимолетной, в общем, ерунда, каприз воображения. Ей и требовалось-то всего ничего — сменить атмосферу. Она стояла у входа в отель и дышала, вдох-выдох.
Дождь прекратился. Пенни увидела впереди женщину в пальто, та медленно переходила улицу. Она нагнала ее у выставочного зала. Женщина смотрела через витрину внутрь, прикрыв глаза ладонью, чтобы не мешал отраженный свет уличных фонарей. Пенни тоже посмотрела. И увидела свой силуэт на фоне рулонов дешевых ковров.
Привет, это опять я, сказала Пенни.
Женщина ее видела, но, словно не замечая, продолжала глядеть в глубину зала.
За всем этим явно что-то кроется. Пенни носом, сердцем чуяла хороший материал. Можно сказать, чувствовала его. Она взяла след. И не отступит.
Интересно, что бы это значило, произнесла она. Курите?
Женщина помотала головой.
Терпеть не могу, когда плачут, сказала Пенни. Она зажгла сигарету, затянулась, выпустила дым. Но, к счастью, у меня нет комплекса вины, продолжала она. А что вы собираетесь делать? Может, направляетесь в какое-то интересное местечко?
Женщина пожала плечами.
Хотите зайти куда-нибудь выпить или перекусить? спросила Пенни.
Женщина отвернулась, что-то пробормотав. Пенни послышалось, что она идет смотреть на дым.
Я с вами, сказала Пенни. Обожаю дым.
Женщина рассмеялась, задохнулась, закашлялась. Потом потрясла головой, стараясь сдержать приступ. На дома, сказала она, уняв кашель.
А, сказала Пенни. На дома, понятно. Можно составить вам компанию? По правде говоря, мне совершенно нечем заняться, по крайней мере в данную минуту.
Лицо женщины было равнодушным. Помолчав, она кивнула.
Она повела Пенни за собой вдоль выставочного зала, потом по скверно освещенной улице, практически пустой, не считая трех машин, припаркованных возле китайской забегаловки.
Вы хотите присмотреть для себя дом? спросила Пенни
Мм? сказала женщина.
Я хотела спросить, может, вы ищете для себя дом, сказала Пенни.
Женщина снова издала смех с присвистом, переходящий в кашель. Да, сказала она. Угадали.
Они миновали компанию подростков, которые сидели и стояли, подпирая стену забегаловки. Привет, бросила на ходу Пенни. Приветик, передразнили парни. Один из них швырнул что-то им вслед. Смятую банку из-под пива. Парни покатились со смеху, стали что-то горланить. Пока, крикнула Пенни. Пока-а, закричали в ответ.
Женщина хромала. Но при этом шла удивительно быстро, и Пенни с трудом за ней поспевала.
Вы ударились ногой? Потянули мышцу? спросила она.
Да. Когда играла в теннис, сказала женщина.
С этим шутки плохи, сказала Пенни. Перед игрой надо обязательно сделать разминку, иначе можно что-нибудь себе повредить.
Дул ветер. Казалось, они прошагали несколько миль. Женщина часто останавливалась и кашляла. После нескольких попыток заговорить Пенни замолчала; ее озадачивала немая спина проводницы. Ее передергивало от звука кашля. Вполне возможно, что женщина — алкоголичка. Все это вызывало не меньшую растерянность, чем слезы горничной. Она уже жалела, что ушла из отеля, и подумала, не вернуться ли, пока она еще помнит дорогу. Но на обратном пути ей снова придется пройти мимо тех парней у забегаловки, только теперь в одиночку. К тому же вдруг за время ее отсутствия служащие еще не успели увести слезливую девицу. Так они добрались до городских окраин, и ветер доносил уже не запах по-зимнему сырого металла, но аромат сырой земли, изгородей и садовых участков. В центре небольшой лужайки перед каждым домом, дворик за двориком, росли розовые кусты — одни совсем голые, на других цветы побиты морозом.
Женщина остановилась.
Они стояли перед окном с раздвинутыми шторами; можно было поглазеть. Ребенок, девочка, сидела на диване и читала книжку. В комнату вошла женщина и что-то сказала. Девочка подняла глаза и отложила книгу. Потом вышла из комнаты, захлопнув за собой дверь.
Как вам этот? спросила Пенни, разглядывая дом. Одноэтажный домик, приземистый уродец, зажатый между соседями. Такой обойдется совсем недорого. Перед домом на открытой площадке, покрытой травой, стояло несколько машин. Одна была без дворников.
Тс-с, шикнула женщина. А может, она просто дышала с присвистом, Пенни не поняла. Женщина еще немного постояла перед окном. И двинулась дальше.
Миновав несколько домов, она остановилась у другого освещенного окна. Пенни подошла ближе. Какая-то женщина измеряла портновским сантиметром длину ног мужчине, который смотрел телевизор, стоя на стуле.
Это ваши знакомые? спросила Пенни. Женщина в пальто помотала головой. Потом кинула на Пенни свирепый взгляд; Пенни испуганно отступила назад. Мужчина, видимо, сказал что-то ужасно смешное. Женщина расхохоталась с полным ртом булавок. Ей вторил мужчина. Она вынула булавки изо рта и, отведя колючую руку подальше, села на пол.
В самый интересный момент, когда парочка за стеклом отсмеялась и стала обжиматься прямо на полу, женщина в пальто двинулась дальше. Она останавливалась перед каждым окном, в котором были раздвинуты шторы и горел свет, и стояла у ограды, откуда все было видно. От веранды к веранде, от одного дощатого домишка к другому, с таким же крохотным прямоугольным садиком, окошки у всех маленькие, словно съежились, свет за задернутыми шторами превращает их в сусального золота квадратики на черном фоне, а комнаты, куда Пенни удавалось заглянуть, забиты разнокалиберной мебелью. В углах торчали кресла-близнецы; всякая рухлядь валялась в грудах или была аккуратно, с маниакальной педантичностью разложена по полочкам и каминным доскам. В основном люди в освещенных комнатах смотрели телевизоры, а кое-где экраны отбрасывали яркий мигающий свет в пустые комнаты с незашторенными окнами, глядящими в темноту; вереница домов тянулась без конца. По краю каждого участка и чуть дальше, между тротуаром и дорогой, шли полоски нестриженой травы. Трава была муниципальная. Пенни шла по тротуару. Она изо всех сил старалась не ступать по траве.
А женщина все смотрела на людей, которые смотрели телевизор. Пенни поежилась, втянула руки в рукава, шмыгнула носом. Брр, произнесла она. Женщина вздрогнула; взлетевшая рука приказала: тихо.
Пенни отошла в сторону и прислонилась к фонарному столбу; она злилась. Под светом фонаря она заглянула в сумку в поисках парацетамола. К сожалению, не захватила. У нее начиналась простуда. Разболелась голова. Стоял жуткий колотун, чтоб его. Они перешли с бедной улицы, где дома были в заплатах или забиты досками, а садики какие-то обгрызенные, в квартал побогаче — тут машины были поприличнее, а в садах пестрели обрезанные ломоносы и высаженные под зиму анютины глазки.